Бояре Стародубские. На заре

В двух верхних светлицах хуторского дома, под крышею, покрытою камышом, помещалась швейная Харитоновых; там работало несколько сенных девушек, на руках и в пяльцах с ними работали иногда и обе хозяйки с их теткою. В последние дни они чаще приходили туда, чтобы сверху взглянуть на дорогу, спускавшуюся с отлогой горки к садам и огородам их хутора.

Когда Барановский и Яницкий вышли из шалаша, они скоро были уже на этой горке и показались перед глазами хозяек на протянувшейся горной полоской дороге.

– Ольга! Вот идут двое… – сказала одна из них.

– Как двое? – говорила другая, подходя к окну светлицы.

– Один, я вижу, Сильвестр, а уж кто другой, не знаю! – ответила сестра, смеясь. – Пойдем скажем отцу, что их двое, – продолжала она.

Они сошли из светлицы и вошли из коридора в столовую, где хозяин хутора сидел, разбирая большие счетные книги по хозяйству хутора.

Хозяин хутора часто называл себя старым солдатом, он всю жизнь провел на службе в армии и гвардии, служил бы дольше, если б не унесло его какой-то бурей, – «унесло и вынесло», как он выражался. Теперь он доживал старые годы на хуторе.

– Пойдемте встречать гостей… – звал он дочерей.

Воспитанники Киевской академии подходили между тем к большому хуторскому дому, высоко поднявшемуся среди садов и огородов. Барановский заметил уже дорогой, что две молодые головы высовывались из окна светлицы посмотреть на них; он даже расправил свой синий платок на шее, повязанный в виде галстука, и перегнул набок легонькую суконную шапку.

Форменная одежда воспитанников академии напоминала длинные подрясники причетников, она была широка и не обрисовывала фигуры. Но летом кто хотел, тот одевался щеголеватее. Одежды наших путников были короче и удобней для ходьбы, а Барановский крепко стягивал талию кожаным поясом, а на синий галстук спускался белый воротник сорочки. Одежда Сильвестра смотрелась мрачней и солидней.

Когда приятели входили во двор хутора, хозяин, Алексей Иванович Харитонов, стоял у ворот. Барановский издалека еще рассматривал этого высокого старика, худощавого, с черными глазами и коротенькими седыми волосами на круглой голове. Он стоял, накинув на плечи старую солдатскую шинель без фуражки. Доброе лицо, с висевшими книзу щеками и прямым коротким носом, с усами над толстой губой, было так обыкновенно, что показалось Барановскому знакомым; а черные, приветливо смотревшие глаза сразу нравились в старике.

– Кого же это ты привел к нам, Сильвестр? Здравствуйте, господа! Позвольте поздороваться по-христиански! – Хозяин расцеловался с Сильвестром, поцеловав и Барановского, как было в обычае.

– Это воспитанник из старшего класса – Стефан Барановский, я вам писал о нем. Он вам не будет в тягость; человек веселый, всеми любимый…

Как ни мало застенчив был Стефан, но на минуту смутился, выслушав рекомендацию приятеля.

– Я, если примете, проживу, сколько позволите, и пойду дальше, на родину, в Нижний Новгород.

– Не здешний, – сказал хозяин, – слышно по речи. У вас там, в Нижнем, неладно что-то; говорят, в бегах много крестьян стало, и помещики порасстроились!

– Неладно там, давно неладно; уж не первый год. У самих у нас была фабрика; никого теперь при ней рабочих не осталось, все сбежали.

– Неужели ты разогнал? – спросил старик Харитонов.

– Нет, слава Богу, еще прежде меня, на Оренбургскую линию потянуло.

– Ну да! Все туда тянут… Кажется, время бы хорошее настало… Не сообразишь, что делается!.. Ну, пойдемте в дом.

Разговаривая, они подошли к крыльцу, на котором показались было хозяйки, но скрылись, не желая встречать чужого человека, Барановского.

– Где ж дочери? Ольга! – позвал было отец, но никого не нашел на крыльце. – Э! да они ретировались, – сказал он смеясь, – засели, видно, в крепости, возле пушки тетки! Так! Сначала надо высмотреть неприятельскую силу. Ну, батюшка Сильвестр, бери крепость, иди вперед! Эх, молодость!

– Вот вам гости, жданные и нежданные! – представил он гостей дочерям и пожилой родственнице. Яницкий пошел к ним, отвешивая поклоны, но Барановский остановился как вкопанный. Сильвестр никогда ничего не говорил ему о дочерях сержанта, и Барановский всматривался в них. Но его поразила сидевшая рядом с ним пожилая женщина, по-видимому карлица; к тому же с толстой круглой фигурой и некрасивыми чертами лица; прежде всего бросался в глаза нос ее, вздернутый кверху как-то задорно, и неприятные зеленоватые глаза. Волосы на большой по ее росту голове были жидкие, некрасивые.

«Что же Сильвестр ничего не говорил мне об этом прежде! – подумал Барановский. – Хотя бы предупредил… ведь испугаться можно!»

Между тем карлица плыла к нему на коротких ножках, прикрытых длинным, ползущим по полу платьем. И наряд ее был пестрый и странный, а еще страннее раздавалась речь ее на чисто русском языке:

– Здравствуй, батюшка, нежданный гость! Всем говорим на «ты», не гневайся! Рады чествовать, кормить и нянчить, хотя раненько пожаловал, еще и черти на кулачках не бились! Прошу балыка и пирога откушать!

Барановский кланялся молча, а сам отходил понемногу в сторону.