Бояре Стародубские. На заре

Сильвестр Яницкий мало говорил Барановскому о самом хозяине, Харитонове; он или не знал его прошлого, или избегал расспросов Стефана. Любопытство его было удовлетворено позднее самим хозяином, недели через две после прибытия их на хутор. Хозяин бывал порою задумчив. В такие минуты он сам старался стряхнуть с себя находившую на него тоску. Он исчезал на целый день из дому, ходил в поля, где шла жатва, ездил по хозяйству и нередко, проведя день таким образом, возвращался домой бодрее. Но когда и это не помогало, то его видели дома сумрачным на весь вечер, он старался оживить себя вином или рассеяться, играя в шашки с крестником Афимьи Тимофеевны. Так случилось и при Барановском.

В один летний вечер, когда солнце зашло, а даль одевалась сереньким туманом, Харитонов вернулся из поля довольно мрачно настроенным. Две дочери его и оба гостя сидели на крылечке, спускавшемся в сад с крытой галереи, окружавшей дом. Ольга вышивала что-то, Сильвестр читал вслух. Анна нанизывала на белые шелковые нитки огромные бусы и янтари, коробку с которыми держал Стефан, подавая ей понемногу.

– Вот эту возьмите, вот крупная…

– Не мешайте Сильвестру, говорите потише… – замечала Анна.

– Кто ему помешает! Он когда начнет читать, так ничего не слышит, хоть загремят бусами у него над ухом… – Барановский тряхнул коробку, бусы посыпались…

– Что вы наделали? – спросил, останавливаясь, Яницкий.

– Подберите-ка! – сказала Анна.

Барановский медленно подбирал бусы, продолжая встряхивать коробку.

В это время вошел Харитонов и прошел мимо них в дальний угол террасы; он сел, облокотясь на перила. Посидев несколько времени молча, поодаль от молодых людей, он кликнул к себе дочь Ольгу и передал ей какое-то распоряжение. Барановский не слышал, что говорил ей Харитонов, но видел затем, что мальчик, крестник Афимьи Тимофеевны, принес на галерею небольшой стол и расставил на нем несколько стаканов, большую кружку, в которой подавался на хуторе крепкий, домашней варки мед, и бутылку вишневой наливки, манившей взоры Барановского своим чистым густым цветом. Все это было поставлено поодаль подле хозяина, неподвижно сидевшего и смотревшего вдаль бесцельно. Немного погодя он обернулся к принесенному столу и выпил стакан крепкого меда.

– Так-то лучше! – сказал он. – Что ей, злодейке, волю давать. Дашь волю грусти, так она заест! Ну, вы там, чего притихли? Не хочешь ли, ученый человек, стакан меду? – спросил он, обратясь к Сильвестру. – Или ты, Стефан? Да иди ко мне, поговорю с тобой повеселее!

– Чего же унывать? Разве болеете?.. – спросил, подходя ближе, Барановский.

– Болею я часто, да не так, как другие, по-своему, тоскую! – прибавил он с сильным ударением на последнем слове. – Удивишься, может быть? – продолжал Харитонов. – Чего, дескать, тосковать?.. Выпей меду или вот наливки рюмку да садись… Я, пожалуй, лучше порасскажу тебе. Они там заняты своими разговорами, – указал он на Сильвестра.

Барановский смотрел на старика и с любопытством, и с участием, садясь подле него на стул, стоявший рядом. Оба они взялись за рюмки и медленно выпивали из них налитую наливку.

– Вспомнишь и стоскуешься! Ведь много пережито в прошлом, – говорил Харитонов отрывисто и задумчиво. – Вы вот начинаете, – а мы свое кончили! – сказал он, взглянув на Барановского несколько веселее.

– Не кончили, а давно живете, – перебил его Барановский.

– Давно! Да, давно! – подтвердил Харитонов. – Подумай! – продолжал он, ставя на стол пустую рюмку. – При Петре Первом, по его указу, поступил на службу солдатом, когда вызвали на службу всех, у кого в полках найдутся родственники, меня и взяли, почти мальчиком, лет семнадцати, служил я в одном полку с двоюродным братом, Шубиным… Слыхал о нем когда?..

– Слышал, что-то говорили…

– Ну так с ним служили! – заметил Харитонов значительно. – Лет двадцать было мне, когда я в поход ходил с царем Петром; в Финляндию с ним отплыли. Там Апраксин взял нас под команду; при мне еще и город их взяли, Або. При Анне Иоанновне ходили мы с турком биться, под Очаков! Ну это все ничего. Все вынесли; в гвардию нас перевели с повышением! Правда, порядки тогда тяжелы были в армии, да и менялись-то порядки уж больно часто! Не применишься, бывало! Ну это еще все ничего!..

– Еще и трудней что-нибудь пришлось? – спросил Барановский.

– Вот в этом-то беда! – отвечал хозяин. – Про Шубина слыхал? – спросил он опять вполголоса, наклонясь ближе к Барановскому.

– Кажется, слышал про него, – отвечал Барановский.

– Так вот, это было в то время. Елизавета Петровна тогда лет семнадцати была, цесаревной ее называли. Когда взошел на престол молодой царевич Петр II Алексеевич, и тогда все толковали, что ее обошли отеческим престолом! Все жалели о ней; всех привлекала она к себе и тогда: видом незлобива, приветлива, – ум у ней был в родителя, – и просто со всеми обращалась, по-русски! Ну, каждый в ней душу видел; вся гвардия к ней расположена была! Еще при воцарении Петра II многие за нее пострадали…

– И вы?..