Боярыня Матвеева

После Тридцатилетней войны Речь Посполитая на какое-то время страшно обогатилась – за счёт вывоза зерна в страны Западной Европы. Однако деньги, вырученные за это зерно, тратились в основном на предметы роскоши; плодородье земли уменьшалось, а восстанавливать его не пытались; развитие ремёсел искусственно тормозилось – паны не хотели, чтобы разбогатевшие горожане могли соперничать с аристократией; стремясь получить побольше зерна, а значит и прибылей, землевладельцы всё больше и больше закабаляли крепостных. Истощив собственно польские земли, магнаты стали обращать задумчивые взоры на юго-восток: а юго-восток Речи Посполитой был местом, где руки её православных подданных держали щит между основной частью Польши и ятаганами турок и крымчаков, местом, где простирались тучные нивы и глухие леса. Малороссов, проживавших на этих выгодных землях, сгоняли с земли или вовлекали в кабалу; их грабили и затем смеялись над ограбленными, их изнуряли работой, их назвали «хлопами» и «дикарями». им отказывали даже в праве молиться по собственному вкусу. Малороссы роптали и периодически поднимали восстания; но польские и литовские паны, упоенные своим гонором, своими «свободами», своей самоуверенностью, глубоко презирали тех, кто их защищал и кормил. (Сейчас некоторые историки делают вид, что такого не было; но Северин Наливайко или Павлюк могли бы с ними не согласиться.) Наконец, случилось сильнейшее восстание под руководством одного из величайших политиков и полководцев той эпохи – Богдана-Зиновия Хмельницкого – и оно окончательно расшатало Речь Посполитую. Мощнейшая держава Восточной Европы ещё упивалась своим могуществом, но роковые слова «мене, текел, фарес» уже были начертаны на скрижалях истории – начертаны руками людей, которых шановные паны и за людей-то не считали.

Лето 7161 года от сотворенья мира, или же 1653 года от Рождества Христова, было временем, когда на территории Восточной Европы шла сложнейшая дипломатическая игра, определявшая судьбы мира; каждая из сторон имела в ней свои интересы и вела её по-своему. Интерес России был велик: можно было заключить союз с повстанцами, вернуть себе контроль над землями Древней Руси, отомстить старому врагу – Речи Посполитой; но и риск был велик – слишком сильна была польско-литовская держава и слишком слабы – её противники. Среди «сильных людей», да и «слабых» тоже, не было единства: кто-то боялся повторенья позора Смоленской войны, а в худшем случае – и повторенья польской оккупации; кто-то мечтал о реванше; кто-то руководствовался соображениями, которые нашему современнику даже трудно представить и тем более понять. Россия должна была сделать выбор: быть объектом или субъектом мировой истории, дрожать от страха стать жертвой завоевания или завоёвывать самой, быть проституткой или быть бандитом.

Пока что правительство осторожничало: собирали и обучали войска, в России лили тяжелые пушки, в Голландии закупали лёгкие; нанимали иноземных офицеров; делали порох; в Польшу то и дело ездили посольства, возглавляемые виднейшими боярами и чиновниками; на Украину ездили малозаметные, но умные дьяки; но ещё ничего не было объявлено; правительство, возглавляемое осторожным и умным царём, сохраняло свободу рук. На осень 7162 года от сотворенья мира, или же 1653 года от Рождества Христова, был намечен созыв Земского Собора, который должен был вслух объявить о принятом решении.

Глава 21

10 сентября, когда православная церковь чтит память преподобномученицы Евдокии Римской, Мэри дрожащим голосом отреклась от религии предков и произнесла «Символ веры». Отец Созонт, находясь в отличном расположении духа, в приличествующей случаю речи связал житие этой святой и недавнюю принадлежность молодой женщины к римской религии, а также выразил надежду, что в новой вере она «будет так же тверда, как Евдокия Римляныня». Дядя, а теперь ещё и крёстный отец, Григорий Петрович, прослезился. Крёстная мать, Соломония Егоровна, по дороге из церкви выразила недовольство халтурой отца Созонта:

– Слишком быстро он всё сделал. Когда я должна была принимать православие, мой духовник велел мне провести сорок дней в Подсосенском монастыре. Я там слушала все службы, монахини вели со мной душеполезные беседы, и я глубоко постигла новую религию. Сначала, конечно, тяжело было выносить службы чисто физически, но потом я прониклась. Конечно, в плане красоты и торжественности богослужения православные и католики далеко нас превосходят – я имею в виду, бывших нас, то есть бывших моих единоверцев – лютеран.

В дядином доме был устроен праздничный стол.

– Раньше у нас были две Евдокии – доченька и внученька, теперь будет три, – нежно ворковала тётя.

Мэри слушала все эти разговоры в пол-уха. Её трясло от страха. Ещё вчера она могла отступить; сегодня выбор сделан. И бог покарает её за отступничество.

Вечером она упала на колени перед распятием и начало молиться так горячо, как не молилась уже много лет.