Боярыня Морозова

– Новая редакция предлагала опустить в восьмом члене «Символа веры» слово «истиннаго», читать вместо «его же царствию несть конца» – «его же царствию не будет конца», вместо «рождённа, а не сотворённа» – «рождена, не сотворена», вместо «и во едину… церковь» – «во едину… церковь».

– Да как же можно извергнуть из «Символа» святое слово «истиннаго»? – удивился соловецкий архимандрит Илия.

Ему разъяснил сам Никон.

– Мы ныне читаем, – сказал он, – «в духа святаго, Господа, истиннаго и животворящего»… Слово «Господь» в древнем греческом языке было и существительным и прилагательным. «Господь» переводилось и как «господственный», и как «истинный». Про то и «Стоглав» говорит: «Едино глаголати или Господи, или истиннаго». Одно слово было переведено обеими формами, превращая правильный перевод в ложный.

«Иш, какой грамотей! – думал о Никоне Павел Коломенский. – Только ведь вся его ученость с чужой подсказки. Далеко такой умник может завести. Так далеко, что, пожалуй, обратной дороги не сыщешь».

Собор покорно выносил одобрение статьям, предлагавшимся на обсуждение. Наконец подошли к вопросу о поклонах в молитве Ефрема Сирина.

«Как он весь светится! – думал Павел Коломенский о Никоне. – Все ему подвластны, каждое словечко ловят с губ и тотчас исполняют. Светоч!»

Лоб у Никона блестел, гладкий, высокий, – кладезь знаний и святости.

«Дай ему волю, погонит всех, как баранов, куда греки нашепчут. В России русской церкви от русского же человека конец приходит. Впрочем, какой же он русский – мордва! Может, оттого и гонит под греков, чтоб унизить?»

И епископ Павел Коломенский встал и сказал:

– По вопросу о поклонах я не согласен. «Стоглав» составляли люди мудрые и достойные. Я верю их учености. Могу сослаться также на Максима Грека и многих иных учителей церкви. Выходит, что прежние греки были хуже нынешних. Этак мы всех старых святых обратим в невежд.

Никона как плеткою по лицу огрели. Губы сжал добела, а глаза стали красные. Такому бы в Чингисханы.

* * *

За порогом Крестовой палаты епископа Павла взяли под белы рученьки, посадили в худую телегу – где только нашли этакую развалюху – и под сильной охраной, в цепях повезли прочь из Москвы. И увезли аж на Онежское озеро, в Палеостровский монастырь. Епископской кафедры лишили уже на следующий же день, заочно.

Не забыт был и соловецкий архимандрит Илья.

От соловецких владений ради нового, строящегося Крестного монастыря был взят остров Кий, часть земель на побережье Белого моря, несколько солеварниц и семь пудов слюды.

С братией соловецкой, гордой и вольной, за старые еще, за анзерские свои обиды Никон тоже расплатился. Во время постов приказал им держать стол воистину постный, когда даже лишнего куска хлеба не полагалось. Службы удлинил грозным требованием соблюдать единогласие. Тюремные соловецкие сидельцы отныне и света Божьего невзвидели. Патриарх повелел из келий каменных сидельцев не выпускать.

И все же сомнения не оставляли Никона, он отправил константинопольскому патриарху – высшему авторитету по вопросам православия – двадцать семь вопросов о церковных обрядах и два обвинения: против епископа коломенского Павла и против ссыльного протопопа Неронова.

Никон хлопотал об устройстве правильного и во всем превосходного пути в кущи рая, а государь Алексей Михайлович с воодушевлением творил земные царские дела.

Победы

В походе Алексей Михайлович завел обычай всякий день обедать с разными людьми из своей огромной свиты. Ночевать приходилось иной раз в крестьянских избах, за стол многих не посадишь, обижать же людей ненароком – хуже всего. Нечаянную обиду всю жизнь помнят.

На стану в деревне Федоровской с государем обедали Никита Иванович Романов, Глеб Иванович Морозов, митрополит Корнилий, а за вторым столом, у двери, – архимандриты монастырей Спасского в Казани, Саввино-Сторожевского и Спасо-Евфимиевского в Суздале, с ними еще двое: стольник князь Иван Дмитриевич Пожарский и царский ловчий Афанасий Матюшкин.

Походный обед царя был незамысловат. На первое щи, на второе каша с гусем да пирог с рыбой. Из питья – квас и пиво.

Перед обедом митрополит Корнилий благословил пищу. Царь, садясь за стол после молитвы, радостно вспомнил:

– День-то нынче какой! На четвертое июня приходится святитель Митрофан, патриарх Константинопольский. Первый из константинопольских патриархов. Бог ему за праведность послал сто семнадцать лет жизни.

– Жизнь была иная! – сказал Никита Иванович, недовольно возя ложкой в оловянной тарелке: щей не терпел, но у царя в гостях и редька слаще пряника.

– Что мы знаем про чужую жизнь? – не согласился государь. – Отец Митрофана епископ Дометий приходился римскому императору родным братом. Однако ж и ему, принявшему веру Христа, в Риме не было защиты, за море пришлось бежать, в Византию.

Никита Иванович, глядя куда-то над столом, с мукой на лице торопливо выхлебал щи и откинулся спиной к стене, переводя дух. Покосился в сторону царя.

Алексей Михайлович ел неторопливо, по-крестьянски подставляя под ложку кусок хлеба.