Бойся меня

     - Было темно, но я слышал что-то мокрое и скользящее... Понятия не имею, что за хрень это была... Она свистела или шипела... Я это услышал и сразу подумал: «Чёрт, какого хрена там творится?» А потом Уимс заорал. Не знаю, парни, что это за хреново шаманство...

     А он был не так уж и далёк от истины.

     В тюрьме убийства были привычным делом. Парней то и дело резали, проламывали трубами череп, сбрасывали с высоты или травили еду.

     Иногда появлялось что-то более оригинальное, вроде электрического стула или так называемого «барбекю в подвале»: зека запирали в камере, обливали его и всё помещение бензином, а потом бросали вниз спичку.

     Но для группы криминалистов, которая отправилась в семнадцатую камеру - камеру Уимса - открылось зрелище отталкивающее, даже для тюрьмы.

     Даже не просто отталкивающее - мерзкое, сумасшедшее и необъяснимое. Хоул - охранник, который первым нашёл Уимса, рассказывал, что тот был разорван на части и обезображен. Но это было ещё мягко сказано.

     Он был растерзан, выпотрошен, а внутренности были развешаны по камере, как серпантин на детском утреннике.

     Позвоночник был фактически вырван, голова отрублена, но сперва у Уимса оторвали член и так глубоко запихнули в глотку, что патологоанатому пришлось вскрывать пищевод, чтобы его извлечь.

     И это ещё было не всё.

     Кроме крови и вытащенных наружу органов, часть костей Уимса были вырваны прямо сквозь кожу и испещрены следами зубов.

     И рядом со всем этим сидел Кабан, сокамерник Уимса.

     На него пришлось надеть смирительную рубашку и уколоть целую ампулу хлорпромазина, потому что он всё время трясся, стонал и хныкал, неся какой-то бред про «монстров» и «существ, которые выглядят, как люди без костей».

     Утром он был доставлен в городскую больницу для интенсивной психотерапии.

     - Всё, что я знаю, парни, - говорил им Клюв, - так это то, что это что-то пробралось внутрь. И я не хочу об этом даже думать. Чем бы это ни было, и чего бы оно ни хотело, Уимса пришлось забирать в нескольких мешках, а потом тщательно отмывать от его остатков пол.

     Ромеро слушал и ничего не говорил.

     Но усиленно думал.

-11-

     - Ромеро сидел на пустых трибунах напротив футбольного поля, когда к нему подошёл Аквинтес.

     - Эй, вот и ты, брат. Я тебя искал.

     - Похоже, меня многие ищут.

     - Ага, слышал, - кивнул Аквинтес. - Ходят слухи, что Чёрный Пёс предупредил тебя насчёт Палмквиста.

     - Наверно, хочет оставить его для Жирного Тони. Предупреждал, чтобы я не вмешивался и не сделал какую-нибудь глупость - например, помог пареньку.

     Ромеро пересказал Аквинтесу свой разговор с Чёрным Псом, хотя Аквинтес уже и сам о многом догадался: внутри этих стен ничего не менялось, и из года в год зеки играли по одним и тем же правилам.

     Аквинтес вытащил самокрутку с травкой, закусил конец и сплюнул.

     - Ладно, брат. Я хочу, чтобы ты меня выслушал и услышал. Ты не можешь выступить против этих людей. Ты не можешь броситься один на свору животных, вроде Чёрного пса, его байкеров, Арийцев и Папаши Джо. Да они с тебя на хрен кожу сдерут!

     - Я знаю, ДжоДжо.

     - Тогда к чему вообще весь этот разговор? - спросил Аквинтес. - Почему я вижу в твоих глазах готовность пойти на самоубийство? Почему я начинаю думать, что ты достаточно безумен, чтобы попытаться защитить этого малька и поплатиться за это своей собственной задницей?

     Но Ромеро не собирался, да и не мог ответить на этот вопрос. Наверно, он и сам ещё толком не знал.

     В этой тюряге в течение многих лет впроголодь он научился плыть по течению, ни о чём не заботиться и ничем не интересоваться, просто сидеть в камере и закрывать глаза на то, что не касается его лично... А теперь вот это.

     Сейчас что-то, чего он и сам понять не мог, разбудило его совесть, и Ромеро не мог её контролировать. И эта совесть говорила ему, что он должен помочь мальку, невзирая на последствия.

     Совесть не станет прислушиваться к голосу разума.

     Совесть не бывает расчётливой.

     Она отрицает безразличие в любом его проявлении.

     - Вот твой мальчонка, - сказал Аквинтес, указывая на бредущего вдоль изгороди и пытающегося слиться с окружающей местностью Палмквиста. - Вот твой малёк.

     - Он не мой, - отрезал Ромеро.

     Аквинтес выдохнул дым через нос и усмехнулся.

     - Ага, только вот тебе неприятно даже думать о его судьбе, да? Что-то внутри тебя - возможно, именно та часть, благодаря которой я тебя люблю и уважаю - хочет защитить этого ребёнка и порвать любого подонка, который за ним придёт. Но нужно смотреть на вещи трезво, друг мой. Если Папаша Джо говорит держаться в стороне, лучше держаться в стороне. А если станешь у него на пути... плохо, очень плохо. За тебя возьмутся не только люди Чёрного Пса или Арийцы, или приспешники Папаши Джо - он бросит клич, назначит сумму, и за твоей задницей будут гоняться все зеки. Ты не сможешь сразиться со всеми.

     - Не смогу.

     - Но ты об этом думаешь...

     Ромеро не стал отрицать. Не мог.

     Часть него жутко хотела заступиться за Палмквиста, когда все эти животные потянут к нему свои грязные лапы... Но вторая часть желала убраться от малька как можно дальше.