Бойся меня

     Он остановился у третьей камеры, где сидел Жирный Тони, хотя уже и прислушивался к происходящему за ней пару минут назад.

     Тишина. Но у Йоргенсена было стойкое ощущение, что кто-то стоит за дверью, сдерживая дыхание и делая всё возможное, чтобы его не услышали.

     «Бред. Я схожу с ума.

     Или нет... Там что-то есть».

     Он приложил ухо к двери и услышал слабый звук падающей воды. Словно что-то капало с потолка.

     Звук удара. Ещё один.

     Снова шуршание, несколько влажных шлепков по мокрому бетонному полу, а потом булькающий звук, словно у Тони что-то застряло в горле.

     Этими звуками можно было объяснить всё, что угодно, но для Йоргенсена это было абсолютно неестественные звуки.

     Страх перестал смутно тревожить и нарастать; он стал реальным и ощутимым.

     Он тёмной рекой накатывал на Йоргенсена, накрывал с головой, проносился по позвоночнику, проникал под кожу и клубился бурлящей массой в животе.

     А теперь появились скрежещущие звуки... Словно по стене скребут ногтями. Или когтями.

     Затем лёгкий шорох простыней.

     Йоргенсен решил, что сходит с ума. Шестнадцать лет вот такого дерьма - но подобное случается впервые. Он слышал рассказы о том, как зеки сходят с ума в одиночках. Но ведь не охранники. Не охранники...

     Он потянулся к замку, который открывал дверь пропускника, но руки его не слушались и сильно дрожали. А затем он услышал пронзительный, неземной вопль.

     В обволакивающей тишине своей камеры громко и мучительно кричал Жирный Тони.

     - Эй! Помогите мне! Помогите! Снимите это с меня! Снимите с меня эту хрень!...

     Йоргенсен отшатнулся и упал на задницу.

     Страх растекался по венам, сжимая всё внутри.

     Йоргенсен через силу сделал вдох. Это было нерационально, всепоглощающе. Его всего трясло, а рубашка давно стала мокрой от пота.

     Коридор вокруг него был узким, тесным и пустынным. Йоргенсен чувствовал, как стены давят на него, не давая подняться с пола.

     Теперь в камере номер три было далеко не тихо.

     Оттуда доносились звуки развернувшейся битвы, хотя Йоргенсен скорее сказал бы, что это больше напоминает бойню.

     Он сидел на полу, а в других камерах начинали рыдать и кричать другие зеки. Если на то пошло, Йоргенсен и сам никогда ещё не чувствовал такую беспомощность и отчаяние.

     Его трясло, сердце колотилось как бешеное, а мочевой пузырь готов был вот-вот лопнуть.

     Внутри третьей камеры кричал Жирный Тони. Наверно, так же кричали и все его жертвы. Хотя нет... Он кричал гораздо хуже. Гораздо.

     Но вскоре крики стали стихать. Что бы там не находилось в камере Тони, по звукам оно напоминало клубок скользких змей, извивающихся на полу и ползающих по стенам, и этот клубок расправлялся сейчас с Жирным Тони - вселяющим во всех ужас главным мудаком Долины Шеддок.

     Чем бы это ни было, оно выло и кричало - смесь чисто животной ярости и жуткого человеческого безумия, доведённые почти до ультразвукового визга.

     Йоргенсен, в конце концов, вспомнил, что он охранник. Он потянулся за висящей на поясе рацией. Уронил её. Поднял. И снова уронил.

     Когда он всё-таки смог удержать рацию в руках, оказалось, что его пальцы дрожат и абсолютно не слушаются; он даже не мог нажать на кнопку, чтобы связаться с коллегой.

     И в этот момент что-то начало бить в дверь камеры с обратной стороны с силой несущегося поезда, чуть не вынося дверную коробку из стен.

     Чем бы это ни было, оно с каждым новым ударом оставляло на железной двери вмятины толщиной не менее пяти сантиметров.

     Бам, бам, бам.

     Оно билось и билось, как артиллерийские снаряды, и вмятины на двери становились всё глубже и шире; но самым пугающим было то, что удары были ... влажными. Вскоре со стен начала обваливаться штукатурка, в воздух поднималась бетонная пыль, а из-под двери начала течь яркая, поразительно алая кровь.

     И тогда Йоргенсен сорвался с места, крича что-то на бегу в рацию. Его голос стал высоким, почти женским. Голос человека, объятого первобытным ужасом.

-14-

     Начальник тюрьмы Линнард своими глазами увидел, что случилось в третьей камере изолятора, и описывал это своей жене так: «кто-то выпотрошил Жирного Тони и расписал стены его внутренностями». После этого он запретил любые разговоры о произошедшем, чтобы сидящие за решёткой засранцы ничего не узнали.

     Но в тюрьме максимально строгого режима, где слухи расползались моментально, это было практически невозможно.

     Поэтому, решив, что он больше похож на маленького мальчика, пытающегося заткнуть трубу пальцем, Линнард отправился обратно в офис, выпил бутылку «Джека Дениэлса» и позвонил в Управление исправительных учреждений, где ему вставили по первое число.

     Как Линнард и думал, к полудню следующего дня все уже были в курсе.

     - Ты же уже слышал про Тони, - сказал Аквинтес Ромеро, не сомневаясь, что внутри этих стен об этом слышали уже все.

     - А кто нет?

     Всё ещё окончательно не придя в себя после стычки с Жирным Тони, Ромеро внимательно осматривал двор, пытаясь понять, откуда будет нанесён следующий удар, и кто придёт за ним следующий.