Бойся меня

— Наверно, это самая самоотверженная попытка самоубийства, что я когда-либо видел, Ромеро. Точно. Ладно, давай отведу в больничку, там тебя подлатают.

Когда Ромеро уводили из комнаты отдыха, у входа толкались зеки; всем хотелось знать, что здесь произошло.

А Ромеро терзал только один вопрос: он только что подписал себе приговор от Папаши Джо, или что-то гораздо более опасное уже подписало приговор для Жирного Тони?

13

Ночь.

Административный изолятор.

Дежурил Йоргенсен, потому что Хоул был на больничном.

Пареньку до сих пор нездоровилось, после того как он увидел, что осталось от Уимса. А вот Йоргенсен… Он уже шестнадцать лет оттрубил в этих мрачных, могильных подвалах Долины Шеддок.

Не то чтобы ему это нравилось. У них было тридцать одиночных камер, и из них семь были заняты. А теперь добавился ещё и Жирный Тони.

Йоргенсен считал, что начальник Линнард должен был держать Тони в карцере постоянно. Он был настоящим животным и заслуживал только клетку.

«А будь моя воля — и не просто клетку», — подумал Йоргенсен.

Он сидел за небольшим столом, на коленях лежал позабытый вестерн в мягкой обложке. Йоргенсен смотрел в противоположный конец коридора, где стальная дверь скрывала всех плохих парней и не давала им уйти из их личного ада.

Сегодня ночью было тихо.

Иногда были ночи, когда все придурки активизировались.

Одни начинали кричать от поехавшей крыши, а остальные подхватывали эти вопли, как мартышки в зоопарке. У Йоргенсена не было для этого подходящего настроя.

Если кто-то из них начнёт такое и сегодня, то им придётся об этом крупно пожалеть.

Йоргенсен забросил ноги на стол и прикрыл глаза.

Он знал, что всё равно не уснёт: в подвале было зябко и сыро, и холод пробирался под одежду.

Если ему приходилось дежурить по карцеру в молодые годы, то он даже начинал приседать, чтобы согреться. Может, сейчас Йоргенсен уже и не сможет сделать столько приседаний, но он остаётся тренированным и крепким.

Работая с отбросами общества шестнадцать лет, ничего другого не остаётся, кроме как держать себя в форме.

Он вспомнил про этого чёртового Хоула и начал злиться… но потом мысли перескочили на Реджи Уимса, и Йоргенсена зазнобило пуще прежнего.

Уимс. В запертой камере. Похоже на ту хренотень в Брикхейвене…

А это ещё что такое?

Йоргенсен услышал какой-то шум в дальнем конце коридора со стороны камеры, и чем сильнее он над этим задумывался, тем больше услышанный звук напоминал ему влажное чавканье.

Ожидая неприятностей, Йоргенсен направился к камерам. В нём нарастало напряжение, а вслед за ним — и нечто, похожее на страх.

В коридоре было тихо.

В камерах было тихо.

Ни откуда не доносилось ни звука.

Наверно, это трубы. Здесь, в Долине Шеддок, трубы всегда потрескивали и пощёлкивали из-за колебаний давления пара.

Йоргенсен останавливался перед каждой камерой и прислушивался. Тишина. Полная тишина. Только несколько человек похрапывает по ту сторону железной двери.

Отлично. Прекрасно. Пусть так всю ночь и будет.

Но полностью Йоргенсен не смог успокоиться.

Что-то было не так. За шестнадцать лет работы офицером в исправительном учреждении у него выработалось особое чутьё на то, когда всё идёт хорошо, когда идёт плохо и когда определённо что-то не так.

Он остановился у третьей камеры, где сидел Жирный Тони, хотя уже и прислушивался к происходящему за ней пару минут назад.

Тишина. Но у Йоргенсена было стойкое ощущение, что кто-то стоит за дверью, сдерживая дыхание и делая всё возможное, чтобы его не услышали.

«Бред. Я схожу с ума.

Или нет… Там что-то есть».

Он приложил ухо к двери и услышал слабый звук падающей воды. Словно что-то капало с потолка.

Звук удара. Ещё один.

Снова шуршание, несколько влажных шлепков по мокрому бетонному полу, а потом булькающий звук, словно у Тони что-то застряло в горле.

Этими звуками можно было объяснить всё, что угодно, но для Йоргенсена это было абсолютно неестественные звуки.

Страх перестал смутно тревожить и нарастать; он стал реальным и ощутимым.

Он тёмной рекой накатывал на Йоргенсена, накрывал с головой, проносился по позвоночнику, проникал под кожу и клубился бурлящей массой в животе.

А теперь появились скрежещущие звуки… Словно по стене скребут ногтями. Или когтями.

Затем лёгкий шорох простыней.

Йоргенсен решил, что сходит с ума. Шестнадцать лет вот такого дерьма — но подобное случается впервые. Он слышал рассказы о том, как зеки сходят с ума в одиночках. Но ведь не охранники. Не охранники…

Он потянулся к замку, который открывал дверь пропускника, но руки его не слушались и сильно дрожали. А затем он услышал пронзительный, неземной вопль.

В обволакивающей тишине своей камеры громко и мучительно кричал Жирный Тони.

— Эй! Помогите мне! Помогите! Снимите это с меня! Снимите с меня эту хрень!..

Йоргенсен отшатнулся и упал на задницу.

Страх растекался по венам, сжимая всё внутри.

Йоргенсен через силу сделал вдох. Это было нерационально, всепоглощающе. Его всего трясло, а рубашка давно стала мокрой от пота.

Коридор вокруг него был узким, тесным и пустынным. Йоргенсен чувствовал, как стены давят на него, не давая подняться с пола.