Бойцовская порода

Экскурсия получилась вполне занимательная: старый таксист наметил хороший маршрут и по ходу движения давал короткие, но исчерпывающие комментарии, не требуя от пассажирки внимания к своей персоне. Однако только лишь любоваться видами и томно мечтать не получилось: пассажирку тревожили мысли о предстоящей встрече с бароном.

Это был первый опыт такого рода в жизни нашей дамы. Она отдавала себе отчет в том, что архив Остермана имеет большую историческую ценность, но понятия не имела, каков эквивалент этой ценности в денежном исчислении. От того, как пройдет встреча с бароном, зависело очень многое. Барону де ла Торво, по сути, предстояло стать одно временно оценщиком, дегустатором и первооткрывателем нового блюда, именуемого «стародавние интриги и тайны, вроде бы безвестно канувшие в Лету…». Стародавние, но не утратившие своей прелести и насущной важности для определенного круга лиц (и каких лиц!). Недаром же самая изысканная аристократия нашего времени так ценит старинное вино, пролежавшее долгие годы в покрывшейся пылью бутылке на дне фамильного погреба какого-нибудь трактирщика, о передник которого ловкий мсье д'Артаньян в свое время небрежно вытирал окровавленную шпагу…

Кстати — пару слов об архиве. Не буду широко распространяться, приведу лишь отрывок разговора между Алисой и Рудиным после того, как Серега обнаружил ларец с бумагами в катакомбах усадьбы Лиховского и притащил его своей коханой на экспертизу.

— …Если бы эти бумаги попали по назначению, скажем, пару столетий назад, это было бы что-то, — сообщила Алиса, изучив содержание ларца. — Барон (Алиса имеет в виду вице-канцлера Ее Величества Андрея Ивановича Остермана), сволочь этакая, собирал всю эту грязь по крупицам, не жалея сил и средств. Тут интимные признания, гадские поручения, за которые не то что перед потомками стыдно, но и на виселицу угодить можно было, любовные письма компрометирующего свойства и куча всякой разной дряни подобного рода. Соль в том, что все эти бумажки писаны рукой влиятельнейших вельмож Европы того времени, среди коих, кстати, немало государственных деятелей самого высокого ранга и членов монарших домов доброго десятка стран. Можно быть уверенным в том, что владеющий этими бумагами был в состоянии организовать парочку бескровных государственных переворотов и уничтожить целую плеяду аристократов в ряде стран Европы.

— Короче, компромат, — упростил Рудин. — Этот Остерман, я так понял, был ничем не хуже нашего Березовского (прошу помнить, что разговорец сей состоялся в сентябре 1998 года — аккурат после кризиса).

— Вольно мыслите, коллега, — усмехнулась Алиса. — Разве можно сравнивать? Это же вещи совершенно разного порядка! Барона можно сравнить, допустим, с Макиавелли. Но, надо отдать ему должное, он держал в руках судьбы многих больших людей, чьи имена теперь знает весь мир, и… не воспользовался этим своим знанием. Так что, молодец барон! Хотя подозреваю, что на этих своих бумажках он заработал немалые деньги либо добился значительных уступок по ряду политических вопросов…

Желая заработать деньги на продаже бумаг из архива потомкам известных европейских фамилий, Алиса даже и подумать не могла, что собирается, в общем-то, заняться тривиальным шантажом. Кстати, ныне покойный Лиховский, заслуга которого в воскрешении наследия Остермана столь очевидна, что об этом и говорить не стоит, в свое время также начинал с этого: наковырял в одном из питерских архивов старинных бумаг и гулял себе за рубеж, навещая представителей известных фамилий с конфиденциальными предложениями. И, будучи человеком, далеким от хитросплетений современного бытия, не считал себя виновным в чем-либо неблаговидном. Продавая разным зарубежным отпрыскам именитых семейств древние документы нелицеприятного свойства, Лиховский также ни на секунду не задумывался, что он так или иначе занимается шантажом. Помилуйте, господа отпрыски, да при чем тут шантаж?! У меня есть товар, у вас имеется желание этот товар приобрести, мы заключаем взаимовыгодную сделку и разъезжаемся, сохраняя друг о друге приятные воспоминания…