Боль

Ровно через двадцать четыре часа после убийства Вецци Ричарди вернулся в полицейское управление. Как он и предвидел, у двери его кабинета стояли и Майоне, и Понте. В воздухе словно проносились электрические разряды. Эти двое — можно не сомневаться — уже несколько раз спорили между собой. У бригадира глаза налились кровью, у курьера дрожали губы.

— Наконец-то вы пришли, доктор, я уже не знаю, что говорить заместителю начальника. Бригадир тоже здесь и сердится на меня. Я, насколько могу, выгораживаю вас, но…

— Как ты можешь кого-то выгораживать, лизоблюд у лизоблюда. Ты должен дать нам работать, понятно тебе это или нет? Если мы должны каждые пять минут давать отчет, когда мы будем заниматься делом?

Ричарди решил, что пора вмешаться.

— Хватит, Майоне. Я позабочусь об этом. Ты иди встречать импресарио и жену, они уже подъезжают к Неаполю. А ты, Понте, отведи меня к Гарцо.

Заместитель начальника на этот раз не встал со своего места навстречу Ричарди и даже не предложил ему сесть.

— Итак, Ричарди, как далеко вы продвинулись? Я не буду повторять свой вопрос.

«Вы продвинулись. Не «мы».

— Я расследую это дело. Если бы у меня были новости, я бы, разумеется, сообщил их вам. Разве мы не договорились с вами об этом?

— Вы не имеете права предъявлять мне требования! — вспылил Гарцо. — Вы хотя бы представляете, как сильно на нас давят? Из Рима каждый час поступают телефонограммы! В газетах только об этом деле и пишут! Еще звонили из «Маттино» и очень возмущались тем, как вы обошлись вчера с их хроникером, его фамилия Луизе. Эти люди умеют мстить, Ричарди. Вы об этом знаете? Можно очень быстро превратиться из «блестящего следователя» в того, кто «идет на ощупь в темноте». Что я должен сказать начальнику управления? А он что должен сказать людям из Рима? Канцелярия дуче постоянно находится на связи с верховным комиссаром полиции города, и больше из-за смерти Вецци, чем из-за прошлогоднего землетрясения. Вы должны, я говорю вам, должны дать нам что-то новое.

— Я слов на ветер не бросаю, доктор Гарцо. Никогда. Если я даю вам что-то новое, значит, оно у меня есть.

С Гарцо потихоньку слетала его самоуверенность.

— Но я не знаю, что сказать! Прошу вас, поймите меня. Я не могу показать, что ничего не знаю.

— Скажите, что у преступника, вероятно, были личные мотивы. Разве в основе каждого преступления не лежит чье-то сильное личное чувство? Скажите так, и будете правы в любом случае.

Гарцо просиял.

— Вы правы, Ричарди. Браво, брависсимо! На какое-то время это их успокоит. Но я вам рекомендую, не оставляйте меня в неведении. Если обнаружите еще что-то, прошу вас, сразу же скажите мне.

— Согласен, и даю вам слово. Но не подпускайте ко мне близко прессу и Понте.

— Будет сделано. Желаю вам удачной работы, Ричарди.

Вернувшись в свой кабинет, Ричарди попытался привести в порядок мысли. Вецци приехал в Неаполь официально вместе с Басси перед самым Рождеством. Он прожил в городе несколько дней, нанял комнату в пансионе «Бельведер». В день генеральной репетиции он тоже был там, потому и опоздал. Длинный светлый волос на халате. Значит, женщина. И женщина, отношения с которой он старательно скрывал.

Казалось, у многих людей достаточно причин убить Вецци или по меньшей мере отомстить ему. Дирижер оркестра, например. Тот же Басси, которого Вецци постоянно унижал. А еще баритоны, певицы-сопрано и официанты.

Но у Ричарди сложилось впечатление, что люди театра вряд ли могут дать выход обиженному самолюбию таким образом. Для них правила приличия — превыше всего. Кроме того, они привыкли играть роли, притворяться. Нет, он не представлял себе певца или музыканта-профессора из оркестра, который, обидевшись, обдумывает такое жестокое преступление и осуществляет свой замысел. К тому же убийство, похоже, не планировалось, произошло внезапно в порыве чувств. Драка, разбитое зеркало, столько крови. Что бы ни произошло, убийство явно не предумышленное. А тенор перед тем, как его убили, накладывал грим и готовился к выходу. Привычка. У него и фамилия созвучна со словом «привычка». Что же тогда могло произойти? Ричарди знал, что должен искать двух своих старых врагов — голод и любовь. Одного из них или обоих. В основе смерти всегда голод и любовь.

В дверях кабинета появился Майоне:

— Доктор, импресарио и синьора Вецци ждут в маленькой гостиной. Кого ввести сначала?

Марио Марелли оказался настоящим бизнесменом. Это прослеживалось в его одежде, манере говорить, жестах и даже в чертах лица — квадратный волевой подбородок, крупный нос и голубые прозрачные глаза под густыми бровями. Идеально подстриженные волосы с едва заметной проседью на висках блестели от бриолина. На безупречно белой рубашке с круглым воротником лежал галстук темного цвета, завязанный красивым узлом. Из-под двубортного пиджака, коричневого, в мелкую белую полоску, выступали пуговицы жилета, а из кармана свешивалась цепочка золотых часов.

— Комиссар, я не стану тратить свое и ваше время на притворство и делать вид, что опечален. Как человек Вецци отвратителен. Вы, должно быть, уже составили себе представление о его характере, а если нет, то говорю вам это. Я десять лет представлял его интересы и за это время не встретил ни одного человека, которому бы он понравился, кроме, разумеется, высокопоставленных господ из Рима. Он лизал пятки сильным мира сего и очень преуспел в этом.

— А как получилось, что вы не сопровождали его в Неаполе?

— Я находился с ним во время подготовки перед Рождеством. Именно в такое время стороны приходят к соглашению о сроках, размере оплаты и всех остальных положениях контракта. Позже, во время спектакля, присутствие импресарио не обязательно. В моем случае чем меньше времени я проводил с этим дегенератом, тем лучше. Поэтому и остерегался ездить вместе с ним.

— Не помните ли вы, уходил Вецци от вас на какое-то время, когда вы приезжали сюда перед Рождеством?

— Вецци? Да он все время провел отдельно от меня. Очевидно, я не объяснил вам. Он оставлял мне все, что касалось контракта, — переговоры с управляющим и его администрацией, с оркестрантами, режиссером спектакля. А сам думал только о том, что касалось его лично, — швейная мастерская для костюмов и гримерная. Его интересовало лишь одно — одеваться, гримироваться и петь. Весь мир должен был вертеться вокруг него. Мы провели в этом городе четыре дня, и за это время я видел его, самое большее, три раза, всякий раз всего несколько минут. Да, один раз мы, кажется, завтракали вместе в том знаменитом ресторане на улице Пьедигротта. Я помню этот завтрак, потому что Вецци два раза отослал назад рыбу, ему не понравилось, как она поджарена. До сих пор помню взгляд хозяина ресторана. Какой негодяй!

— Какие у вас причины так сердиться? Я вижу ясно, что отношения у вас с ним были весьма недружественные, а значит, не только профессиональные.

— С Арнальдо Вецци было невозможно поддерживать хорошие отношения. И вообще, существовал лишь один способ поддерживать какие-либо отношения с ним — стать пылью под его ногами и во всем ему повиноваться. Иногда это тоже срабатывает, так со мной случалось несколько раз. Но порой и это не проходило. Его поведение невозможно было оправдать.

Ричарди слегка наклонился вперед и спросил:

— Что вы имеете в виду?

— Например, в Берлине он напился и на целый час опоздал к рейхсканцлеру. Однажды его обнаружили в одной гостинице с дочерью хозяина, тринадцатилетней девочкой. А в Вене он разозлился на запоздавшее, по его словам, вступление музыки, вырвал скрипку у одного оркестранта и разбил об пол, а скрипка на наши деньги стоила пятьдесят тысяч лир. Продолжать?

— Как же в таком случае можно поддерживать профессиональные отношения? На каком основании?

— Очень просто. Вецци был гением. Абсолютным гением. Кроме выдающегося голоса, чувствовал сцену, мог прекрасно играть любую роль, влезать в душу персонажа. Влезать в душу — подходящее выражение. Он словно надевал на себя, как костюм, душу того, кого изображал, и полностью растворялся в нем. У меня есть своя теория на этот счет. Я думаю, это ему удавалось, потому что у него не было собственной души. Поэтому он писал на чистом листе, не нужно было скрывать собственные чувства, их попросту не было. Такой хамелеон.

— И поэтому?

— Поэтому не было тенора лучше, чем Вецци. Представлять его значило просто организовывать переезды. Если бы он захотел, его время было бы расписано на десять лет вперед.

Ричарди наморщил лоб, эти слова его озадачили.

— Если так, его смерть для вас большая беда, верно? Вы потеряли прибыльную работу. Уже из-за одного этого вы должны испытывать печаль, и достаточно сильную.

— Нет, комиссар. Если вы еще не узнали об этом от его кретина-секретаря, я сам скажу это вам. Вецци решил, что отныне обойдется без моего сотрудничества. Сказал об этом очень благородно, потому что был в костюме благородного дворянина. Заявил, что может получать такое же вознаграждение и при этом сэкономить десять процентов. И я, к сожалению, должен признать, он прав.

— Значит, он, по сути, уволил вас?

— Да, но с начала будущего сезона. До конца этого я еще представлял бы его интересы. Поэтому все жалобы, уведомления о денежных санкциях, извещения о штрафах, к сожалению, продолжают поступать в мой кабинет.

Ричарди не очень хорошо понимал своего собеседника.

— А в художественной части дела он согласовывал с вами то, что выбирал, в каких операх петь, даты выступлений?

— Кто, Вецци? Сразу видно, вы не были с ним знакомы, — ответил Марелли и горько улыбнулся. — Конечно, так поступают все артисты, которых я представляю, кроме Арнальдо. Он вел себя так, как ему заблагорассудится. А потом с легким сердцем менял решение, бросив на волю судьбы десятки людей и их труд. Заметьте, комиссар, в этой истории я по-настоящему сожалею лишь о том, что потерял будущий сезон Вецци. В новом сезоне я непосредственно управлял бы его делами. И верьте моему слову, он мог бы потратить на штрафы и санкции минимум вдвое больше, чем заработал бы. Только я знаю, какого труда стоили попытки загладить вред, который он причинял.

— Как же вы согласились представлять интересы столь сложного человека?

— Вы интересуетесь оперой, комиссар? Нет? Тогда позвольте, я вам кое-что объясню. Мое поколение — те, кому за сорок, — будет любить оперу всегда, так же как наши родители и деды. Нас всегда будут привлекать к себе страсть, радость и горе, разворачивающиеся на сцене. Сначала с галерки, потом из партера, а в случае удачи — из ложи. Оперный спектакль для нас — возможность встретиться и вновь послушать знакомые мелодии, которые приводят нас в восторг.

Но жизнь меняется, достаточно посмотреть вокруг, чтобы это увидеть. Есть радио, есть балет. И музыка американских негров — джаз. Но в первую очередь — кино. Вам уже случалось смотреть звуковой фильм? Я узнал, что у вас в Неаполе есть два кинотеатра. В Милане их уже четыре, в Риме даже шесть. А звуковое кино появилось в Италии лишь около года назад. Сегодня люди хотят делать что-то, а не слушать. Им уже не нравится сидеть и смотреть или, самое большее, аплодировать или свистеть. Они хотят танцевать, напевать, насвистывать. Хотят быть на сцене и видеть вблизи, как герой и героиня страстно целуются. Или желают пойти на стадион и посмотреть на двадцать взбешенных потных мужчин в коротких штанах. Сколько места останется в будущем для оперы? Я вам скажу: чем дальше, тем меньше. Все меньше места.

Вот почему таких, как Вецци, опекают и берегут. С ними нянчатся, потому что им подобные исполнители рождаются раз в сто лет. Такой, как Вецци, собирает полный театр всякий раз, когда поет. Даже если он поет одну и ту же арию сто раз подряд, столько же раз люди приходят слушать его. Почему? Потому что он каждый раз очаровывает по-новому.

Поэтому лучше Вецци со всеми его сумасшедшими выходками и недостатками, с низкими поступками и унижениями, которые терпят от него другие, чем тысяча достойных и добросовестных профессионалов, много работающих и уважающих чужой труд, но не имеющих таланта. У них зал всегда будет наполовину пустовать. Это говорю вам я, Марелли, а у меня есть опыт в этих делах, синьор комиссар.

Ричарди согласился с ним, при этом поморщившись. Он уже слышал такую речь.

— В таком случае кто, по-вашему, мог его убить?

Марелли усмехнулся, и смех был невеселый.

— Да кто угодно! — ответил он. — Любой, кому случилось хотя бы минуту видеть его черную душонку. Мне самому тысячу раз хотелось его задушить. Но кто убивает курицу, несущую золотые яйца? Предприниматель так не поступит.

— А кстати, где вы были двадцать пятого?

— В Ла Скала на «Травиате». В этом спектакле участвовали два моих артиста. Очень хорошие ребята и крепкие профессионалы. Они никогда не смогут собрать полный зал в одиночку, тем не менее останутся со мной в следующем году.