Боль

Выходя со сцены, Микеле Несполи увидел двоих мужчин, которые неподвижно стояли перед той дверью, держа руки в карманах, и сразу понял: игра окончена. Он удивился собственным ощущениям, чувствуя облегчение, большее, чем он мог предположить. Он больше не мог жить под угрозой.

Майоне шагнул вперед, дотронулся до его руки и сказал:

— Несполи Микеле, это вы? Мы должны задать вам несколько вопросов. Не желаете ли пройти сюда? — Бригадир указал рукой на гримерную Вецци, где сейчас чинили дверь.

Наступила полная изумления тишина. Слышалось лишь частое дыхание артистов, только что покинувших сцену. Те, кто стоял рядом с баритоном, инстинктивно отошли в сторону, и он остался один, словно в центре маленькой сцены.

Певец и два сыщика вошли в гримерную. Внутри все было чисто после уборки. Больше ничто не напоминало о следах крови тенора, разве что немного влажный ковер. Разбитое зеркало заменили. Если бы Ричарди не видел в углу уже тускнеющий призрак Вецци, он с трудом узнал бы место преступления, где побывал всего два дня назад.

Несполи не опустил глубокие черные глаза ни на секунду. Он быстро окинул комнату взглядом, при этом немного задержался на окне, которое, как и тогда, было полуоткрыто.

Майоне закончил записывать анкетные данные — имя, фамилию и место рождения Несполи — и указания на то, что допрос производится в связи с убийством Вецци. В гримерной опять повисла тишина. Ричарди посмотрел на баритона немигающим взглядом, а тот в ответ взглянул на него гордо.

Первым заговорил комиссар:

— Кто эта женщина?

Несполи медленно вздохнул и ответил:

— Я не понимаю, о ком вы говорите.

Ричарди слегка кивнул, ожидая подобного ответа.

Майоне, не повышая голоса, вмешался в разговор:

— Не хотите поговорить о том, что произошло вечером позавчера, двадцать пятого марта?

Несполи недовольно фыркнул, словно ему надоели эти навязчивые люди.

— А по-вашему, что произошло?

Ричарди сделал несколько шагов по комнате и снова повернулся к баритону. За спиной у комиссара в углу призрак Вецци продолжал разбрызгивать вокруг себя кровь.

— У нас есть основания предполагать, что вы, по неизвестной нам причине, убили, умышленно или случайно, Вецци Арнальдо вечером двадцать пятого марта сего года, между девятнадцатью и двадцатью одним часом.

Несполи снова улыбнулся одними губами. Глаза были как у зверя в клетке.

— Имею я право спросить, на каком основании вы позволяете себе это предполагать?

Комиссар и певец продолжали смотреть друг другу в глаза. Майоне по-прежнему стоял в центре. Между ними. За дверью слышался непрерывный гул голосов.

Бригадир спокойно сказал:

— Здесь вопросы задаем мы.

Кажется, обвинение не очень потрясло певца.

— Тогда спрашивайте! — презрительным тоном заявил он.

— Вы встречались с Вецци в тот день и в тот час, когда произошло преступление?

— Да, я встречался с ним.

— Где именно?

Несполи слегка вздохнул, окинул взглядом комнату и ответил:

— Именно здесь. Точнее, там, снаружи. То есть перед дверью этой комнаты.

— Перед дверью?

— Да, перед ней. Я возвращался в гримерную со сцены.

— И вы заговорили с ним?

— Это он заговорил со мной.

До этой минуты Ричарди не вмешивался в разговор. Только все время внимательно смотрел на Несполи, изучая его движения и манеру держаться. Потом тихо заговорил:

— Послушайте, Несполи. Вы находитесь в трудном положении. У нас есть нужные сведения и доказательства. Упорным молчанием вы заставите нас потерять чуть больше времени, но это вас точно не спасет. Лучше не притворяться, будто вы не понимаете, о чем мы вас спрашиваем.

Несполи повернулся к комиссару, улыбнулся и спросил:

— Если у вас есть доказательства, к чему терять время?

— Нам необходимо полностью представить себе картину произошедшего. Кроме того, — Ричарди еще понизил голос, — мы должны понять, не было ли у вас сообщников.

Наступила тишина. Несполи и Ричарди смотрели друг на друга, Майоне переводил взгляд с одного на другого. Бригадир прикрыл глаза, словно в полудреме, это был его способ сосредоточиваться.

Наконец заговорил Несполи. Могучий голос, силу которого Микеле сейчас сдерживал, прозвучал как далекий гром:

— Вы говорите — доказательства? А какие?

— Мы нашли сапоги, которые вы заменили другими, чтобы не оставить на сцене следов грязи из сада. Вы единственный в тот момент были в сапогах из реквизита да еще такого размера. У вас большие ноги. Вы — один из немногих — имеете доступ в гримерные, и единственный, кто мог надеть одежду Вецци. И наконец, вас видели возвращающимся в театр по лестнице и узнали.

Майоне ничем не выдал своего удивления, заметив западню, в которую Ричарди заманивал баритона. Оба сыщика знали, что располагают неточными сведениями. Вряд ли дон Пьерино мог быть уверен, что человек, которого он встретил на лестнице, — Несполи, а не Вецци или кто-то еще аналогичного роста. Но бригадир знал, что иногда работа полиции похожа на ловлю рыбы. А он-то кое-что в этом смыслил, отправляясь по воскресеньям ловить кефаль возле порта.

На этот раз рыба тоже проглотила наживку. Несполи вздохнул, улыбнулся, слегка качнул головой и произнес:

— Священник. Черт побери!

Похоже, разоблачение не испугало, а позабавило его, словно он проиграл партию в карты. Ричарди, по-прежнему тихо, спросил его:

— Что вы имели против Вецци? Что он вам сделал?

— Это был негодяй. Подлый и никчемный человек. Он приставал к женщинам. Позволял себе слишком много. Возомнил себя богом. Но он не бог, более того, ничтожество.

— И поэтому вы его убили.

— Я не хотел его убивать, это точно. Мы с ним поспорили и подрались. Я ударил его кулаком, а он от этого удара врезался в зеркало. Высокий, ростом с меня, да еще и толще, но как только я до него дотронулся, он не удержался на ногах и влетел в зеркало. Даже в этом ни на что не годился.

Наступила тишина. Ричарди повернулся и увидел полосы от слез на лице призрака-паяца. Потом он снова стал смотреть на Несполи.

— Значит, поэтому он не заслуживал того, чтобы жить, да, Несполи? И это вы возомнили себя богом и убили его?

Певец вздрогнул:

— Нет, я не бог. Но для меня добро — это добро, а зло — это зло. Вецци был плохим человеком и даже не пытался казаться хорошим. Например, этот случай с беднягой Пелози на репетиции. Я был там. Вы не можете себе представить, как он обошелся с Пелози. Тот — хороший человек. Он пьет, но очень добрый и никому не делает зла. А Вецци назвал его старым, ни на что не способным пьянчугой. Именно так, без всякой жалости.

— А женщины? Вы о них говорили.

— Да, женщины. Он вел себя с ними фамильярно, распускал руки, пользовался силой и властью, считая себя важной особой, потому что был знаменитым Вецци, он добивался их внимания. А теперь он ничто.

Несполи говорил спокойным тоном, словно непринужденно беседовал. Его голос не выдавал никаких признаков чувства. Но глаза сверкали от ярости, как у дикого зверя. У Ричарди мелькнула странная мысль, что этот человек мог бы стать прекрасным киноактером, не нового, звукового, а прежнего — немого кино. Его выразительное лицо не требовало словесных пояснений, достаточно было лишь музыки.

— Расскажите нам, как именно это произошло.

Несполи пожал плечами:

— Что вы хотите, чтобы я вам сказал? Я возвращался в гримерную, закончив первую часть роли, у меня было около десяти минут. У него дверь была открыта, он посмотрел на меня и насмешливо заметил: «Браво, любитель! Ты сегодня почти похож на певца!» Я вышел из себя и толкнул его. Он упал на спину, встал и сказал мне: «Ты себя погубил, больше ты никогда не споешь». Я вошел, закрыл за собой дверь и пытался извиниться, но он повторил: «Больше ты никогда не споешь». Тогда я лишился рассудка и ударил его кулаком.

— Значит, вы его ударили кулаком? Куда?

Несполи показал на правую щеку:

— Вот так. В лицо, по-моему, под глаз.

След удара на трупе был именно в этом месте.

— А что было потом?

— Он стал падать назад, ударился о зеркало, и оно разбилось. Из его горла начала хлестать кровь — целый поток, просто река крови. Он захрипел, сел на стул, кровь продолжала литься потоком. Это он перестал петь, этот негодяй с черной душой, который дурачил людей своим лживым голосом.

Ричарди краем глаза заглянул в эту черную душу, которая все еще плакала, пела и истекала кровью. «Все-таки она имела право жить, — подумал он, — какая бы ни была черная».

— И что вы тогда сделали?

— Я стал судорожно соображать. Выйти через дверь гримерной было нельзя — могли заметить. А если бы вылез оттуда через окно и снова вошел в театр во время представления, одетый для сцены, это выглядело бы странно. Почти что признанием. Тогда я вынул из шкафа пальто и шляпу этого негодяя и спустился вниз из окна.

Он показал подбородком на то место, откуда спустился.

— А как вы вошли обратно?

— Через маленькую дверь возле входа со стороны садов. Она всегда открыта, мы ходим туда курить во время репетиций.

— Возвращаясь, вы встретили кого-нибудь?

— Только священника, он стоял в конце лестницы. Но он сосредоточился на музыке — слушал интермеццо. Сомневаюсь, что он меня узнал. Я думал о том, что у меня еще есть немного времени.

— Что потом? Вернулись в свою гримерную?

— Нет. Как бы я это сделал? В пальто и шляпе Вецци? Кроме того, хотя после интермеццо следует хор и почти вся труппа на сцене, в гримерной всегда кто-то есть. Я внимательно огляделся, увидел, что никого поблизости нет, открыл дверь и бросил внутрь пальто, шляпу и шарф. В это время играли финал интермеццо.

Ричарди взглянул на Майоне, тот кивнул. Время, которое назвал Несполи, совпадало с их сегодняшними измерениями.

— Я закрыл дверь гримерной на ключ и на грузовом лифте поднялся на склад, чтобы сменить сапоги.

— На ключ?

Несполи, кажется, на мгновение растерялся.

— Ключ? Я положил его себе в карман, а по том, когда вышел, пошел к морю и выбросил его там.

Ричарди внимательно посмотрел на него — глаза в глаза. Несполи выдержал этот взгляд.

— Как вы объяснили кладовщику, что сапоги грязные?

— Кампьери? Его не было на месте. Может быть, вызвали куда-то или он сам отошел по делу. Если бы он был там, я бы как можно лучше вычистил сапоги и вышел на сцену, рискуя оставить следы. В тот момент у меня уже не было выбора, и в любом случае я должен был снова выйти на сцену.

На минуту стало тихо, только рокотали голоса за дверью. Хороший звуковой фон для долгих взглядов, которыми обменялись певец и полицейский. Слышалось тяжелое дыхание Майоне. Душа Вецци пела и просила о справедливости. Но ее слышал только Ричарди.

— Я не раскаиваюсь, — сказал Несполи. — И никогда не раскаюсь.

Ричарди вышел из гримерной первым, Майоне в это время надевал на Несполи наручники. Толпа, собравшаяся перед дверью, внезапно замолчала. Раздвигая ее, к комиссару подошел управляющий в сопровождении директора сцены. Герцог был так возбужден, что, казалось, посинел от напряжения.

— Это уж слишком! Это переходит все границы! Войти через боковой вход во время представления и даже забраться под сцену! А потом войти в гримерную! Поймите же наконец, раз и навсегда, здесь театр! Один из главных театров нации!

Говоря это, герцог описывал пируэты вокруг комиссара, не в состоянии остановиться перевести дух. Ричарди заметил, что говор пестрой толпы паяцев, коломбин, арлекинов и возчиков снова затих. Комиссар повернулся в сторону гримерной. Оттуда вышел Несполи в сопровождении Майоне. Певец по-прежнему смотрел гордо, уверенно и вызывающе. Огляделся всего один раз. В этот момент произошло…

Комиссар увидел, что на одно короткое мгновение взгляд Несполи изменился. Так внезапно и скоротечно, что у Ричарди едва не возникло сомнение, действительно ли он это видел, хотя и знал, что не мог ошибиться, поскольку привык читать чувства людей по их глазам.

Тем временем лицо Несполи стало очень нежным и печальным, покорным и полным отчаяния. Сильный и хитрый мужчина исчез, на его месте возник несчастный мальчик, который, однако, твердо решил отдать жизнь ради любви. Лицо человека, который приносит величайшую жертву.

Ричарди вспомнил, как несколько лет назад расследовал дело об убийстве женщины ее мужем. Жена хотела уйти от него к любовнику. Муж, офицер, застрелил сначала ее, потом себя из своего служебного пистолета. Комиссар хорошо помнил призрак этого убийцы. Половина черепа была уничтожена выстрелом, но в единственном уцелевшем глазу, из которого текли безутешные слезы, застыло подобное выражение — «отдаю жизнь ради любви». Призрак повторял: «Ради тебя, любимая, ради тебя», а мозг самоубийцы еще потрескивал от жара выстрела.

Ричарди тут же взглянул на маленькую толпу, пытаясь понять, кого искал взглядом певец. Он знал, что этот взгляд — ключ ко всему. В нем разгадка подлинной причины убийства Вецци и того, что Несполи обрек себя на муки. Пока он смотрел, управляющий, у которого началась одышка, продолжал протестовать.

В первый момент комиссар не увидел никого, кому бы мог быть адресован такой взгляд. А потом неожиданно вспомнил, как видел у баритона и иное выражение глаз. Сейчас в них покорность, обожание и самопожертвование. А тогда они излучали почти угрозу, словно приказывали: «Осторожно, не выдай себя, веди себя, как ведешь сейчас».

Это мгновение прошло и оставило комиссара в растерянности. В мозаике появился новый элемент, требующий скрупулезной оценки. И картина опять кардинально изменилась. Но теперь у них было признание — полное признание, и это нельзя не учитывать.

Выход Несполи произвел еще один эффект, побочный, но достаточно сильный. Он на минуту заставил управляющего замолчать. Но так продолжалось всего минуту.

— Это… это действительно то, что мне кажется? Вы арестовали подозреваемого? Ох, тогда я должен взять свои слова обратно! Поздравляю вас! Я ни минуты не сомневался в том, что справедливость восторжествует, но это ваше последнее… вторжение вынудило меня снова вступить в спор с вашим начальством, а при необходимости даже с Римом, чтобы решить этот вопрос. Но, конечно, теперь, если вы докажете нам, что не промахнулись…

Ричарди ответил так громко, чтобы его услышали все вокруг:

— Да, синьор герцог. Именно так. Мы, кажется, арестовали подозреваемого.

Все начали комментировать заявление Ричарди, в первую минуту все голоса слились в один неясный гул. Только один человек — тот, за которым наблюдал комиссар, — не поднял взгляд от пола.