Боль

Вторая половина дня тянулась медленно. Ветер продолжал сотрясать город.

Ричарди заперся в своем кабинете и попытался продвинуть вперед канцелярскую работу, которой пренебрегал в последние дни. Но ему было трудно сосредоточиться. Цепочка событий в его уме теперь была составлена полностью. Но данные его второго зрения не совсем совпадали с той картиной, которую он себе рисовал. Призрак Вецци пел мелодию Несполи. Почему он это делал, если все было так, как считал Ричарди, и баритон не убивал Вецци? И почему призрак плакал? Ричарди нечасто случалось сталкиваться с чем-то подобным, внезапная насильственная смерть не оставляла человеку времени на переживания. Слезы должны были начаться не в момент смерти, а раньше. Тогда из-за чего Вецци плакал перед тем, как его убили? Комиссар часто поглядывал на часы. Опаздывать нельзя, нужно встретиться в определенное время с человеком, который не знает о встрече.

Ветер по-прежнему завывал в портике театра Сан-Карло. Ричарди, с растрепанными волосами, стоял за углом, подняв воротник, и думал о том, каким бывает это место в безветрие. Ветер задувал каждый раз, когда он приходил сюда последние три дня, и практически не прекращался. Когда мимо не сновали малочисленные автомобили и грохочущие трамваи, в воздухе даже чувствовался слабый запах моря.

Комиссар не ожидал многого, когда из двери со стороны садов вышла та, кого он ждал, вместе с двумя другими женщинами. Ричарди узнал их, то были Мария и Аддолората. Он оглядел изящный силуэт молодой женщины, с которой хотел поговорить. Как он ошибся в оценке, когда увидел ее первый раз — незначительную, согнувшуюся под тяжестью костюма паяца, глаза опущены, плечи согнуты. Эта женщина остановила сердце Вецци и похитила сердце Несполи, ее длинный светлый волос остался на халате в комнате пансиона в Вомеро, она жила с бедняком баритоном и прогнала его из дома под Рождество, чтобы закрутить любовную связь с богатым тенором.

— Маддалена Эспозито к вашим услугам, комиссар!

Увидев его, женщина остановилась. Возможно, в первый момент она даже думала, не убежать ли. Потом торопливо попрощалась со своими сослуживицами и пошла ему навстречу. Оказавшись перед комиссаром, она пристально взглянула ему в глаза. Глаза у нее были голубые и ясные, во взгляде чувствовалась сила. Только сейчас Ричарди заметил, что она очень красива. «Иначе и быть не могло, — подумал он, — потому что она появляется на виду лишь в тех случаях, когда это ей удобно и если удобно».

— Добрый вечер, комиссар. Какая неожиданность встретить вас здесь!

— И вам добрый вечер, синьорина. Не хотите ли немного прогуляться?

Похоже, это предложение вызвало у нее любопытство.

— Вы здесь официально или нет?

— Зависит от вас. Я бы сказал, нет.

Маддалена кивнула, повернулась в сторону площади и сделала первый шаг.

Они молча прошли около ста метров. Ричарди знал, что ему следует открыть карты первым, иначе женщина спрячется за признанием Несполи. И нельзя недооценивать ум Маддалены, она смогла скрыть то, какую роль играла в этих событиях с самого их начала.

— Могу я угостить вас чашкой кофе? При этом ветре трудно говорить.

Маддалена бросила на него быстрый взгляд и согласилась. Ее волосы покрывал темный платок, шея и нижняя часть лица были закутаны в грубый шарф. Одета она была в поношенное черное пальто, перелицованное ее умелыми руками портнихи. В Галерее Умберто они нашли открытое кафе и сели за столик, стоявший в стороне от других.

Маддалена сняла пальто и платок и аккуратно сложила у себя на коленях. Ричарди долго смотрел на нее. У нее были узкие изящные ладони и тонкие черты лица. Волосы, зачесанные вверх, были похожи на золото, и это был их естественный цвет, брови были такими же золотыми. Этот цвет резко и приятно контрастировал со смуглым цветом кожи. Но самыми удивительными были ее глаза — темно-голубые, с искрами соломенной желтизны, похожие на глаза кошки. Увидев их, комиссар понял, почему эта женщина все время держала их опущенными и старалась не глядеть в лицо тому, на кого смотрела. Только так она могла остаться незамеченной.

— Я мог бы схитрить и сказать, будто Несполи назвал ваше имя. Или мог бы допрашивать вас так долго, что заставил бы вас признаться. Не думаю, что вы в состоянии нанять себе адвоката, достаточно умелого, чтобы защищать в суде. Но я глядел в глаза вашему мужчине и хочу проявить уважение к его желанию. Я знаю, что случилось. Мне ясно, как это произошло. Я не могу допустить, чтобы из-за этой лжи он попал на каторгу и пробыл там тридцать лет из-за того, что не совершал или совершал не один. Поэтому я хочу понять, в чем дело. Вы должны объяснить.

Его зеленые глаза остекленели, и их неподвижный взгляд вонзился в ясные голубые глаза девушки. Это была борьба двух совестей и двух умов — открытая борьба, без уловок и притворства.

Молодая женщина положила руку на живот:

— Вы знаете…

Утверждение, не вопрос. Ричарди подтвердил.

— Мою фамилию Эспозито можно понять как «выставленный напоказ», но она означает «подкидыш». Я ее ношу потому, что меня подкинули после рождения. Вы знаете, что почти все подкинутые дети умирают? Выживают только достаточно сильные. Я болела и голодала. Раз десять думали, что я умерла, и никто об этом нисколько не жалел. Только удивлялись, такая крошечная девчонка, тощая, как комарик, и так цепко держится за жизнь. Потом я стала учиться, хотела выжить. Научилась читать и писать, сидя рядом с монахиней, которая вела счета. Она тоже не говорила со мной, но я смотрела. Научилась шить возле другой монахини, которая чинила одежду — снова и снова одни и те же вещи. Потом стала ей помогать, пока другие играли или умирали от болезней. И я голодала. Не хочу даже говорить вам, что я ела, чтобы выжить, когда была маленькой. Самые ужасные вещи.

Ричарди задумчиво смотрел на нее. Вот и появился его старый враг — голод.

— Но другие умирали, — продолжала Маддалена. — Умирали даже те, кто казался сильным. Оспа, холера, тиф, дифтерит. Сколько еще болезней назвать вам, комиссар? Я могу рассказать о них лучше чем врач.

Однажды утром я почувствовала, что готова уйти, и ушла оттуда. Я никого не поблагодарила и ничего не взяла с собой. Да и что я должна была взять? У меня ничего не было. И за что должна была благодарить? Они ничего мне не дали.

Я спала на улице, ела вместе с собаками, защищалась. Меня не захотели взять даже в публичный дом, слишком худая, видно, что выросла в голоде. Но я кое-что умела. Кроить и шить вот этой левой рукой.

Она поднесла к лицу свою левую ладонь и посмотрела на нее так, словно это была награда, что-то вроде медали. У Ричарди дрогнуло сердце, он подумал о другой ладони, маленькой и вышивавшей узоры.

— Я стала работать у одного портного, — рассказывала Маддалена. — Этот старый козел пользовался моим телом. Я терпела, мне надо было что-то есть. Просто ждала, пока он закончит. Спала я в воротах его мастерской.

Однажды в лавку при мастерской зашла синьора Лилла, ей был нужен отрез ткани определенного цвета, а в нашей витрине она увидела как раз такую. Ей было достаточно одной секунды, одного взгляда. Она сразу поняла, что я хорошая мастерица и работаю много, а тот человек — просто свинья. Она отозвала меня в сторону, на следующий день я уже работала в театре Сан-Карло.

Последние слова Маддалена произнесла так, словно рассказывала, как попала в рай. На свою беду, Ричарди мысленно увидел перед собой образы ее прошлого и пожалел ее. Но в его уме был и Вецци, который продолжал петь и плакать о годах, которые должен был прожить, но не проживет.

— Там было светло и тепло. И еще там была музыка. А я до этого никогда не слышала музыку, комиссар. Несколько раз слышала пианино, а летом радио с открытых балконов. Но такую музыку — никогда. Она хватает за душу, заставляет чувствовать, что ты живешь. А еще тут смеялись и танцевали. И мне даже платили за то, что я живу в этом празднике! Это мне-то, которая еще вчера дралась из-за объедков с собаками и мышами! Если бы я могла, вообще не уходила оттуда. Я работала допоздна и первая приходила утром. Синьора Лилла поговорила со своим приятелем, который водит карету. У него в кварталах была свободная комната на верхнем этаже, выкроенная из чердака. Так у меня появился дом! Я чувствовала себя графиней.