Боль

"Я родилась 12 июня 1924 года в Москве. Мои родители прожили вместе почти 60 лет и, насколько я помню, ни разу не поссорились, хотя были очень разными людьми. Меня никогда в жизни никто не наказывал, и я не помню, чтобы отец или мать повысили на меня голос. В 14 лет я прочла "Педагогическую поэму" Макаренко, которую до сих пор помню почти наизусть. Это решило мою судьбу. Скрывая свою мечту от всех и ни с кем не посоветовавшись, я решила, что для работы в колонии с заключенными надо закончить юридический институт. Уже на втором курсе я увлеклась судьбами осужденных подростков, втягивала их в свой дом, устраивала их жизни.

Со своим мужем, актером Леней Буниным, я прожила 38 лет. Он не любил мою профессию, но никогда мне этого не показывал. Он безусловно страдал от того, что я ездила по колониям, проводила там свои отпуска, привозила оттуда вшей, а наш дом был открыт для многократно судимых людей. Леня скрывал свою неприязнь к ним, так как сам был стопроцентно честным человеком. Он видел, что я этим живу, и помогал мне".

— Светлана Михайловна, вы и в самом деле считаете, что любого человека из тех, кто совершил преступление и отбыл наказание, можно вернуть в нормальную человеческую жизнь?

— Я не теоретик, но могу сказать только одно: из ста процентов здоровых людей девяносто девять можно поставить на ноги. Но это практически невозможно. Потому что с каждым нужно возиться как с ребенком, индивидуально и не покладая рук. Его нужно ввести в свой дом, приблизить к себе, к своей семье, он должен начать вас уважать, и вы должны его уважать, и без этого ничего не получится.

— А потерпевшие, вы про них когда-нибудь думали?

— В моем понимании, человек, совершивший преступление, он тоже потерпевший. Потому что судьба ли свела его с такой жизнью, сам ли он сорвался, семья ли у него такая — но ведь он не знает радости жизни. У меня происходит раздел между преступником и его преступлением. Наверное, потому, что я его вижу в тот момент, когда топор, пистолет или нож у него уже отобрали и он для меня разоружен.

— Так как же это произошло в первый раз?

— Первым был Коля. Я увидела его в зале суда на Ленин-градском шоссе, суд назывался Никольский кирпичный завод. Я в этом зале сидела просто так, ждала судью и краем уха слушала, что говорит обвиняемый. Ему было лет двадцать, и он произвел на меня впечатление тем, что отказался назвать своих сообщников. Он и ещё двое малолеток напали на кассира прямо на улице. И судье, и позже мне он объяснил, что не называет их потому, что они несудимые и им очень мало лет. Сам он в этом возрасте попал в колонию и стал бандитом. Он так и сказал: "Мне хватило трех лет". И он сказал, что не хочет, чтобы этих ребят постигла его судьба. Я присутствовала на приговоре, а он был страшный: пятнадцать лет. Судья куда-то ушел, не дождавшись, пока за обвиняемым придет машина. В то время я была заведующей юридической консультацией, которая находилась в этом же здании, только с другой стороны. И я предложила всем пойти ко мне в консультацию, дала одному из конвойных денег, чтобы купил чего-нибудь поесть, и мы все, вместе с Колей, перебрались в комнату с незарешеченным окном, которая, собственно, и была консультацией. Пришла машина. Я протянула Коле руку: до свидания, а он ответил: прощайте, и в то же мгновение прыгнул в окно и побежал по Ленинградскому шоссе. Был декабрь, это я точно помню, а Коля был в тоненькой телогреечке и очень легких туфлях. Я босиком выпрыгнула за Колей на улицу, прямо в снег. Короче говоря, мы оказались на Ленинградском шоссе в таком порядке: впереди Коля, потом я, за мной конвойный Саша Куперин. В какой-то момент Коля обернулся и увидел, что конвойный пытается столкнуть меня в кювет. Он остановился, почему-то расстегнул телогрейку и крикнул Куперину: "Стреляй, падла, в грудь!" И я кинулась на этого Куперина, буквально на шею, чтобы он не стрелял. Он вынужден был стрелять из-под меня, и попал Коле в ногу.

Потом я сама себе оформила поручение на его защиту и пришла к нему в тюрьму. Потом был суд в связи с побегом, он уехал в колонию, и я стала получать от него письма с одним-единственным вопросом: вам-то зачем все это надо?

Переписка у нас с ним была замечательная. Он писал очень интересные письма. Он много читал, занимался английским. Я перепечатала его письма, собрала кучу подписей в его защиту — помню точно, что были подписи Евтушенко и Бориса Полевого, и обратилась в Президиум Верховного суда с просьбой о снижении 15-летнего срока наполовину. Ему снизили срок до 3 лет!

Короче говоря, он был передан мне на поруки и приехал ко мне без права прописки в Москве. Я встретила его на вокзале, и он сразу объявил мне, что намерен поступать в технический институт. У него была лагерная десятилетка, и он не знал ничего. Он не отличал физику от химии. И мы с мужем наняли педагогов, чтобы они с ним занимались.

— А жил-то он где?