Боль

Если обстановка сообщает, что это то место, в котором можно сделать необходимое и получить желаемое — разве можно отказаться? На самом деле человеку нужны только те вещи в пространстве его окружения, которые являются частями его реальности и которые согласованны с его собственными целями. Фома не осознавал, что является причиной его поведения. Он вел себя так, потому что это ему доставляло простое, почти забытое, удовольствие из его безоблачного детства. Он так делал всегда, с самого детства: сначала дошкольником — таскал сладости из бабушкиного комода, потом, уже школьником — уничтожал зимние запасы варенья и меда с антресолей в родительской квартире.

Трудно было быть стойким. Непрестанные провалы. Постепенный спад надежд. Болезненная безнадежность попыток когда-нибудь преодолеть искушения страха. Однообразие, которым полевой быт наполнял жизнь, невысказанная обида, которой он отвечал на все это, — дали замечательную возможность найти оправдания собственной слабости и неприспособленности. Живя во времени и переживая действительность, как ряд последовательных происшествий, он не обладал необходимым опытом, чтобы понять, что на самом деле происходит с ним. Чтобы понять происходящие с ним перемены, их надо было переживать, а не проживать. Смена событий, как и сладости, стала для Фомы самоцелью, и потому он уравновесил необходимость перемен привязанностью к привычкам. Он умудрялся удовлетворять обе потребности, соединив преднамеренность привычек со спонтанностью перемен. Так употребление сгущенки легко делало безысходность засады приятным.

Удовольствия по природе своей больше подвержены закону «спада при повторении». Жажда новых ощущений в повторяющихся удовольствиях, рождала удивительную способность — забывать главное в минутных радостях. Самозабвение — увлеченность, превосходящая ожидания. Самозабвенно отдаваясь банке со сгущенкой, Фома вдруг забыл кто он и где он. Самовольно покинув свой пост наблюдения и, усевшись за камнем на склоне, с запрокинутой назад головой, Фома сосал сгущенку из пробитой штыком банки. Автомат лежал на земле. Духи появились в самый не подходящий для Фомы момент. Когда Фома, размазывая сгущенку языком по небу, опустил голову, он не поверил своим глазам — в метрах пятьдесят, спиной к нему, затылок в затылок, по склону уходили духи. Они шли как туристы. В правой руке Фомы был штык-нож, в левой руке — пробитая им банка сгущенки. Автомат лежал на земле, справа от него. Рот был склеен сгущенкой, которую он так и не смог проглотить. Самое главное, что сейчас волновало Фому — как подать сигнал пацанам, что духи идут не там, где их ждали?! Он не напрягаясь, тут же представил, как потные бородачи в шароварах разворачиваются на его крик и открывают огонь в его сторону. Пацаны тоже начнут стрелять. Пули и тех и других полетят в сторону Фомы. Начнется такой концерт, что даже у случайных слушателей уже не будет возможности встать и спуститься в гардероб за своими вещами. Чувство беспокойного ожидания реализации собственного прогноза овладело Фомой. Степень вероятности этого прогноза и стало степенью его страха.

Для кого-то страх всего лишь волнение, вызванное неожиданной опасностью. На Фому страх действовал, словно яд. Он парализовал мускулы, нервную систему, вызывал сильный выброс адреналина в кровь. Это мешало ему адекватно думать и действовать. Фома был психологически тонко настроенной натурой. Его нервная система была инструментом нежным и сложным. Нервы, натянутые томительным ожиданием опасности, словно струны, были тем самым инструментом, на котором страх сейчас играл свою партию. Фома сидел замороженный собственным страхом, широко раскрыв глаза. Его левая рука продолжала судорожно сжимать банку сгущенки. Тонкая, белая нить лилась из банки, укладываясь причудливым узором на грязный носок правого ботинка.

Оказывается, чрезвычайно полезно бывает установить контакт с собственными восприятиями! Почти все, что Фома сейчас делал, было представлено в виде разрозненных ощущений. То есть у него была картинка, звуки, запахи из которых складывалось его представление об источнике его страха. Эти восприятия определяли сейчас то, как он относится к увиденному. Спины удаляющихся духов были уже не просто туманными идеями интернациональной помощи афганскому народу. Это были реальности, из которых каждый участник происходящего создавал свою внутреннюю вселенную. Этот внутренний микрокосмос состоял из настолько же осязаемых и очевидных чувств, что и внешний мир. Установленная связь с этими восприятиями и принятая за это на себя ответственность — вот те кирпичики, из которых вдруг сложилась личная самооценка Фомы. Осознавая собственное положение в реальной ситуации, меняешь жизнь.