Боль с привкусом дикой рябины (СИ)

«Вот он я, человек, который с самого начала предпочел бы не рождаться, и который проклинал тот день, когда это произошло. Вот он я, убогий и непутевый, не знающий счастья и поглощенный фантазиями о смерти и надеждами о самоубийстве. Все же мне и вправду не стоило рождаться».

© Дэвид Берковиц

Леголас притягивает колени в груди и обхватывает себя руками. В голове звенит тишина, и он лишь натянуто улыбается.

Он сидит в самом центре комнаты, а вокруг дрожит пламя свечей, выставленных кругами. Это отчего-то придает странное чувство защищенности; но, когда языки огня лижут кожу, а в покоях вмиг появляется горький запах гари — тлеет рукав стерильно белоснежной туники, что Леголас ненавидит всем сердцем, — боли он не ощущает, ровно как и тепла. Просто потому, что хочет, просто потому, что может, просто потому что это так ужасающе легко, Моргот возьми.

Граненая рукоятка кинжала привычно ложится в ладонь, и он на мгновение замирает, с восхищением глядя, как танцует пламя в кривых чертах остро наточенного лезвия.

Раз, и клинок касается кожи; стоит только чуть надавить, как он покорно скользит внутрь, а на отвратительно серых запястьях рубиновой паутинкой сплетаются порезы.

Боли почему-то все нет, и Леголас с детским разочарованием щурит глаза, наклоняя голову набок. Пальцами он прикасается к кровоточащему порезу, очарованно глядя, как тот в один миг покрывается алыми каплями.

Рассеянно, будто сам того не осознавая, Леголас подносит палец ко рту, осторожно слизывая капли.

Собственная кровь ощущается чуть вязковатой, соленая, с противно горьким привкусом, но это приводит его в восторг. Он чувствует.

Леголас громко смеется, надрывно, истерично, и рукой вытирает рот. Кровь на лице смешивается со слезами, отдает соленым привкусом во рту, но это отчего-то вызывает лишь яркую вспышку счастья.

Это наверняка ужасающе неправильно, отвратительно и совершенно непозволительно, но ему плевать.

Ему отвратительно сильно надоело играть по правилам, позволяя равнодушному кукловоду дергать за веревочки.

Ему просто надоело все.

Леголас хотел чувствовать; полно, по-настоящему, до самого конца.

А еще Леголас хотел убежать, вновь позорно скрыться в какой-нибудь глуши, признавая собственное поражение. Леголас хотел умереть, вернуться в тот невыносимо светлый и спокойный мир; хотел уснуть и больше никогда не проснуться; хотел, чтобы это все закончилось.

Без него наверняка было бы лучше, ему было бы так лучше. Эгоистично? Да, бесконечно. Глупо? Разумеется. Неправильно? Но вот неправильно ли на самом деле?

Разве нужен он кому-нибудь во всем мире, разве не приносит он одни лишь проблемы, разве не лучше ли было бы уйти? Разве есть у него хоть одна причина, чтобы жить? Разве есть у него право на это?

Нет, конечно нет, иначе и быть не может.

Леголас вновь смеется, и тут же кривится от осознания того, насколько жалко звучит его собственный смех.

Он запрокидывает голову, чувствуя, как дорожки слез бегут по щекам, обжигая порезы. Чуть засохшая корка крови на губах и подбородке, ощущается неожиданно тускло и ярко в то же время.

Леголас не знает, не понимает толком, и не хочет понимать, что с ним происходит, почему и зачем, а главное — что последует дальше.

— Я сдаюсь, — надрывно кричит он в пустоту комнаты, не заботясь о том, что его могут услышать, больше не заботясь ни о чем. — Сдаюсь, слышишь? Не хочу больше. Не могу.

Лезвие вновь опускается на кожу, разрезая ее словно тонкую корку льда, под которым скрывается спящий океан, лишь ждущий возможности вырваться наружу.

Леголас давит не слишком сильно, будто бы все еще чуть боясь, того, что произойти должно и произойдет неминуемо; едва касается, на самом деле.

Кровь на вкус как настоящая жизнь, слишком горячая, чересчур живая. И он вдруг ловит себя на мысли, как же сильно ее ненавидит.

Такую теплую, липкую и чистую, до последней капли полную магией. Точь-в-точь такую же, что бежала в венах его отца и матери. Ту, что и делала его принцем.

И внутри ярким огнем вспыхивает желание испачкать ее, скрыть, смешать, уничтожая. Уничтожить то самое, что и делало его принцем Леголасом, бесполезным, всеми ненавидимым и никому не нужным мальчишкой.

Найти пузырек в карманах штанов удается почти мгновенно; прохладное стекло обжигает кожу, принося странное удовольствие на грани боли.

Золотой кубок стоит рядом; в колышущемся пламени свечей темно-алое вино в нем на миг кажется Леголасу кровью.

Ровно две капли — Леголас слишком хорошо знает, что случится, переборщи он ненароком. И точно уверен, что такого не хочет даже для себя.

Горькая улыбка сама собой искажает губы, и он осторожно берет кубок в ладони. На неподвижной ранее поверхности расходятся круги.

— Сдаюсь, — шепчет Леголас. Внезапно на душе становится непривычно легко, будто все заботы и печали разом исчезли, оставляя лишь… свободу.

Свободу ли? Он хотел умереть или же думал, что хочет; во всяком случае, сейчас Леголас уверен, это именно его желание.