Боль с привкусом дикой рябины (СИ)

Тени? Принц невольно вздрагивает и отводит взгляд. Перо в пальцах с хрустом ломается и он, нервно кусая губы, откладывает его вбок. Слышал ли он о тенях? Да, доводилось.

Пред глазами в очередной раз всплывают искривленные в насмешливой, самую каплю теплой усмешке отцовские губы, бегающие отблески страха, надежно скрытые за напускным безразличием, и тихие слова, произнесенные с такой тяжестью, которой Леголас за все неполные сто лет своей жизни никогда от отца не слышал.

«Скрывай, подавляй, лицемерь, но не смей, — не смей, слышишь? — никогда не смей говорить о том. Не стоит пугать народ», — раздается хриплый шепот в голове, и принц прикусывает внутреннюю сторону щеки. Айнон не может знать, просто не должен.

А он сам не должен обсуждать это, показывая обладание столь опасным знанием, — Леголас запомнил урок до боли хорошо.

Дух или, иначе, — тень. Отблеск былой жизни в кривом зеркале, искаженное воспоминание, силой вытащенное из прошлого.

Вытащенное силою Леса. Магией, звенящей в воздухе, скрипящей в деревьях на ветру, струящейся в мутной быстрой воде рек и переливающейся в лунные ночи в серебристых травах.

Лес разумен, — это известно всем, но немногие решаются признать это вслух. Был ли он таким всегда или изменился подстать пришедшим позже эльфам — неизвестно.

Лес жил, просто жил своей собственной жизнью, связанной со всеми и ни с кем одновременно.

А еще Лес умел помогать, слушать и слышать - умел, как никто другой. Слышать быстрый вскрик раненого эльфа, сбивчивые мольбы о помощи, судорожные вздохи и резкий звон спущенной тетивы или свист клинка, разрезающего воздух.

Он умел помогать украдкой, на мгновение убирая из-под ног корни, сгущая туманы, успокаивая бурные потоки рек. Помогать, не ожидая в ответ и пары тихих слов благодарности.

А еще умел убивать. Умел злиться, ненавидеть умел — Леголас отчего-то был уверен. И наказывать.

Так и появлялись тени — являясь из ниоткуда в воздушно-мерцающем облике мертвых, тех, кто жил и умер за Лес, растворившись в нем до самого конца.

У теней была оболочка ушедших, были лоскутки воспоминаний, отдельные черты характера, но призраками в полном смысле слова они все же не были. Скорее, силой - чистой, неразбавленной, выдержать которую внутри себя живой был бы неспособен.

Тени говорили чужими словами, глядели на свет выцветшими глазами, цепляясь за давно ускользнувшую жизнь нематериальными пальцами, зная лишь то, что выполнить должны. Одна-единственная цель — и конец.

Потом Лес вновь успокаивался, забирая обратно своих детей и все снова становилось правильно. Хорошо.

Леголас знал это, знал, возможно, слишком плохо, чтобы помнить об этом день и ночь напролет, но достаточно для того, чтобы никогда не забывать, мучаясь первые года в страхе и не решаясь и лишнего шага в сторону сделать.

В конце концов, дети всегда излишне впечатлительны, а его отец обладал поразительным талантом давить на больные места, играя на слабостях. Так он учил, преподавая уроки, забыть которые Леголас никогда бы не осмелился.

Кожу обжигает от внезапно нахлынувших воспоминаний, и Леголас прикусывает губу, упрямо глядя на наставника.

«Скрывай, подавляй, лицемерь, но не смей, — не смей, слышишь? — никогда не смей говорить о том, что я произнесу лишь раз», — грохотом звучит в голове, и он криво ухмыляется — методы убеждения у короля Трандуила зачастую отличались своей действенностью.

— Бред это все, — хмуро произносит он наконец, и морщится, краем глаза замечая тень задорной насмешки, пробежавшей по лицу наставника. — Сказки для эльфят, но не более.

— Ну разумеется, мой принц, — в открытую ухмыляется Айнон, постукивая пальцами по столешнице. — Разумеется.

Леголас кривится, ощущая, как голову пронзает неожиданно вспыхнувшая тупая боль. Ну вот, теперь вновь придется тратить десятилетия, пытаясь заставить себя перестать думать об этом каждую секунду, оценивая мельчайшее движение.

Надо бы после поискать сдерживающие кольца, слишком часто в последнее время начали проблемы с самоконтролем появляться. Еще не равен час сотворит чего случайно, а после вновь выслушивать причитания матушки и рык отца по поводу собственной несдержанности и опасности подобных выбросов…

***

Первое, что Леголас чувствует очнувшись — тяжелый, терпкий аромат дикой рябины, ударяющий прямо в нос. Рябина. Валар, как же давно…

Рябиной, дикой, тронутой паучьей паутинкой мороза, кислой и совершенно отвратительной на вкус, пропахло его детство, слишком далекое детство, которое он столь сильно старался забыть, похоронить раз и навсегда под завалами памяти.

Потому что детство-то помнилось счастливым, светлым и тошнотворно прекрасным. И тем больнее было, когда в один августовский день, пропахший печеными яблоками и тягучим красным вином, оно внезапно оборвалось, оставляя после себя лишь ужасную боль.

И, что в сто крат хуже — ощущение пустоты внутри и полнейшего одиночества в реальности. Его будто выжали, вырывая то трепещущее, светлое чувство, забирая и боль, и страхи — все подчистую.