Боль с привкусом дикой рябины (СИ)

«Да, — отвечает голос в голове, и Леголас отчего-то очень хочет поверить ему, пусть и не может. — Свобода стоит жертв, и ты это знаешь. Ну же, совсем немного, совсем чуть-чуть и все закончится. Ты ведь этого хочешь, не так ли?».

— Да, — твердо произносит Леголас в пустоту. — Стоит.

Холодный металлический обод чаши на вкус не слишком-то лучше крови, и Леголас отпивает совсем немного, почему-то все никак не решаясь сглотнуть.

Он ведь хочет этого, правда ведь хочет, да? Иного пути нет, все должно, обязано, закончиться именно так и никак иначе, верно?

Да.

Леголас знает ответ, знает самого себя слишком хорошо, чтобы сомневаться еще.

— Нет! — кричит сознание чужим голосом.

— Не смей! — знакомые глаза сияют страхом и ужасом - большим, чем Леголас когда-либо мог бы осознать принять, пусть давно уже и пережил. В нос бьет яркий запах хвои, сырости и петрикора.

— Нет, я сказал! — шипит отец, и кубок со звоном выпадает из рук, и Леголас опускает голову, будто сломанная кукла, с равнодушным интересом наблюдая, как капли отравленного вина смешиваются в странном кружеве с кровью на лезвии кинжала, тускло сверкающем в полутьме комнаты.

Нет?

Нет. Но…

— Ненавижу тебя, проклятый мальчишка, — шепчет отец, и Леголас лишь плачет, не в силах сказать и слова, с глухой злобой подавляя рвущиеся наружу всхлипы.

— Спасибо, — выдыхает он в ответ. — Я тоже ненавижу тебя…

***

Несколько минут после пробуждения Леголас глубоко дышит, не решаясь открыть глаза. Нужно ли? Что он увидит? Что он хочет увидеть там, за пределами хрупкой защиты собственного разума?

Он прислушивается к себе, с отстраненным удивлением отмечая, что боли вновь нет. В голове проскальзывает насмешливая мысль: «Не было ли все произошедшее лишь сном? Плодом его воспаленного сознания, обычным бредом?»

И Леголас не знает до конца, чего хотел бы больше.

Ответ приходит почти мгновенно: он хочет чувствовать. Чувствовать себя, громко стучащее сердце и горячую кровь под кожей, чувствовать хоть что-нибудь.

Но зачем?

Он в растерянности замирает, прикусывая обратную сторону щеки. И правда, зачем же? Зачем это все?

Чтобы знать, что он жив; жив в полном смысле этого слова. Чувствовать себя таковым на самом деле.

А почему он хочет этого? Значит ли подобное желание, что он хочет жить?

Леголас растерянно хмурится, все еще малодушно боясь открыть глаза. Не сейчас, возможно, позже; он не готов, пока не готов вновь столкнуться лицом к лицу с миром.

И поэтому он бежит, спотыкаясь, прячется в глубинах собственного разума, постыдно боясь принять и смириться. Бороться, возможно. Жить дальше.

Кажется, Леголас хочет жить, правда думал, что хочет, пусть и не был уверен в этом до конца. Но это было сложно и чересчур страшно. И он не хотел новых трудностей, не хотел больше сопротивляться, просто не хотел больше ничего. Он попросту хотел жить, ни о чем не заботясь в светлом, простом мире.

Но так ведь не бывает никогда и никогда не будет. Это не было бы жизнью, без ее привычного шлейфа боли и страха, сложностей и безнадежности.

Леголас же не хотел больше ни сложностей, ни безнадежности; он был сыт ими по горло. Он, кажется, хотел покоя. И его даровать могла лишь смерть, — так он думал.

Но смерть оказалась страшной. Красивой и уродливой одновременно, манящей, пленительной, но ледяной и отталкивающей в то же время. Леголас бы даже подумал, что то сработал невесть откуда взявшийся инстинкт самосохранения, не будь он твердо уверен в его отсутствии.

Он не боялся смерти как таковой, но боялся умереть, не в силах заглушить естественный инстинкт самосохранения. Он должен умереть, так было бы лучше для всех, и для него в том числе; и должен жить, потому что так было бы правильнее.

И Леголас не знал, чего именно хочет, не знал, что ему делать, ничего не знал, по правде сказать. Он, кажется, запутался. В круговороте собственных мыслей, чужих и своих желаний, обрывках несказанных фраз и вихре взглядов, окружающих его с самого рождения.

Он хотел лишь одного сейчас: дышать. Знать, что все в порядке, что он, может быть, даже нужен кому-нибудь, что он — не одно из многих названий пустоты. Хотел почувствовать себя живым, но жить не желал, запутываясь все больше в самом себе.

Нужно было лишь найти ответ на простой до боли вопрос «Зачем?». И Леголас был отчего-то уверен в том, что пойми он это, все сразу станет так, как должно было бы. И он сможет сделать правильный выбор, правильный для себя, просто поняв.

Раз и навсегда.

И он открывает глаза, быстро моргая от резкого солнечного света, яркого, как никогда прежде.

Кажется, он лежит на полу, спиной к стене. В странной комнате пусто, и чудится, будто бы она была пустой всегда, и Леголас — первый осмелившийся нарушить ее покой.

С блеклым раздражением он понимает, что руки крепко связаны, а ноги скованы кандалами. И зачем, Эру ради?

Леголас щурится, мутным взглядом окидывая неподвижные фигуры стражей, стоящих по обе стороны от узкой двери. А вот, кажется, и его тюремщики.

Он опускает и застывает, задумчиво глядя на темные пятна запекшейся крови на собственной тунике. Пазл начал складываться. Теперь все ясно.