Боль свободы

Прежде нужно сделать еще кое-что. В заросли лесть теперь не хочется, но костылем, пусть и не сразу, удается подцепить небольшую корягу и вытянуть наружу. Жаль, большинство веток лежат гораздо дальше. Чтобы вытянуть какую-то жалкую палочку и еще одно маленькое бревнышко, уходит столько времени, что уже спадает жара и наступают сумерки.

Ветки сразу отправляются в костер, чтобы можно было до утра спокойно греться его теплом среди леденящего холода ночи. А вокруг снова просыпаются звуки. Шелест, вой, крик, шуршание, какой-то дикий рев. Кажется, в прошлый раз слух будто слишком испугался, не желая различить все те ужасные, отвратительные звуки, которые в одно мгновение просыпаются в округе, долетая до слуха со стороны леса.

Сейчас не хочется обращать на них внимания, но приходится. Рука тут же хватается за нож, снимает его с пояса, а зрачки начинают мотаться из стороны в сторону, пытаясь уловить движение раньше, чем из кустов выскочит какая-нибудь тварь и начнет вгрызаться в шею.

Сердце опять колотится. Рука вздрагивает, а дыхание замирает, когда внезапно кусты начинают шевелиться. Резко вздрагивает большой лист, а затем тут же вздрагивает и раскачивается другой, рядом с первым. Ладонь сжимает нож. Левая, обожженная ладонь, несмотря на еще не остывшие ожоги, нащупывает костыль, но взгляд ей не помогает отыскать палку, продолжая дальше следить за движением.

Вдруг, еще несколько листиков вздрагивают, раздаются мерзкие, хриплые, но в то же время звонкие крики. И пугает не то, как отвратительно режут они слух, пугает то, в какой опасной близости эти звуки появились.

Нет, слух в прошлый раз не ленился. Просто ничего подобного ему не удалось расслышать. Этого точно не было в прошлый раз. Если только тогда, когда сознание пропало, но это бы значило, что в прошлый раз неведомый зверь просто не заметил бессознательное тело инопланетянина. Раз все действительно так и было, значит, хоть в чем-то повезло. Нужно теперь сидеть тихо и надеяться, что в этот раз все тоже легко обойдется.

Внезапно, тело каменеет, когда вдруг широкая полоса кустов начинает вся трястись, а мерзкое, хриплое гоготание разлетается хором отвратительных голосов, словно вырывая из ушей барабанные перепонки, стараясь пробить их острым, неприятным звуком.

Сейчас этот отвратительный рев, бьющий фонтаном звуков со всех сторон, даже не тревожит. Больше пугает громыхающий шелест кустов, трясущихся так, словно целая армия монстров, желая напугать, трясет изо всех сил каждое чертово растение. От края и до края, куда только успевает бросаться взгляд, все дрожит, и даже ум, недавно оживший после победы над жаждой, теперь замирает в молчании и ожидании ужасающего врага, готового выскочить из кустов.

Вдруг, прямо напротив из растений выстрелом прыгает маленькая тварь, напугавшая чуть ли ни до смерти. Она больно врезается в лоб, и руки не успевают закрыть лицо от удара, но следом птичка тут же взмывает в воздух.

Становится чуть легче и спокойнее. Все еще продолжается этот дикий шум, кусты трясутся и шелестят так сильно, что почти заставляют слух превращать звуки шелеста в гром, путая шелест хора листвы с могучим басом грозных облаков. Только уже не так страшно, когда ум начинает понимать, что весь этот шум создают всего лишь птицы, наверняка ищущие в растениях этих проклятых червей, один из которых едва не поселился в теле.

Остается только удивляться, если эти маленькие птички способны переваривать такую живучую сволочь. Даже в огне червь долго трепыхался, прежде чем сгинул в жаре пламени. Хотя, быть может, он привык к жару солнца. Если так, значит, тут могут быть животные, которые способны переносить такую жару. Впрочем, трудно вообразить такого зверя, который способен будет выдержать жар открытых солнечных лучей.

А птичка внезапно снова возвращается, начинает кружить несмело в вышине, быстро спускается все ниже и двигается так быстро, что в сумерках за ней едва удается следить. Наглая гадина не боится спуститься ниже, приблизиться и вновь оказаться так близко, что едва не врезается в плечо.

Отмахиваясь ножом, удается ее прогнать. Хотя, становится обидно, что не получилось рубануть птичку. Даже немного мяса, которое можно было бы с нее собрать, хоть капельку утолили бы голод. Во рту до сих пор живет привкус тошноты, а горло обжигает желудочными соками, и эти чувства никак не желают оставить в покое. Да и нет воды, чтобы запить. Съесть кусочек птичьего мяса было бы… хотя, теперь уже нет смысла об этом думать.

Да и темнеет быстрее. Кусты перестают шуршать, хотя не проходит и часа. Стая птичек как-то внезапно исчезает, так и не показавшись. Возможно, они летают низко, да и живут они наверняка в лесу, так что сейчас уже просто нельзя заметить, в темноте да еще и из-за кустов, как стая улетела обратно, туда, откуда и появилась.