Боль свободы

Хотя, уже через миг становится ясно, что бояться нечего. Вернее, можно не опасаться, что червя раздавит пальцем. Сволочь оказывается на удивление крепкой, продолжает извиваться, но палец жмет его к ножу сильнее, не позволяя вырваться.

Отпускать нельзя. Если эта тварь попадет в тело – все пропало.

Хотя, лишь теперь становится тяжело, когда приходится вытягивать гада наружу. Сволочь так крепко держится, что становится дико больно. Хочется тут же отпустить червя, но слишком еще силен дух. Столько уже пришлось вытерпеть, этот перелом, который еще доставит хлопот, голод, который еще только обещает проснуться, но уже дает о себе знать, эту дикую жажду, жар этого проклятого солнца. Столько уже пришлось вынести, чтобы призрачный свет надежды замаячил впереди слабым отблеском, и ни за что нельзя позволить какому-то паразиту отнимать его вот так просто, какому-то червяку, толщиной меньше шнурка.

– Ааааа!

Крик рождается сам собой, когда приходится терпеть слабую, но такую неприятную, колющую боль, что кажется, словно червь собрал все нервные окончания и тянет за них, как за нити. Пальцы и рука мгновенно начинают дрожать от напряжения, но хватка ничуть не слабнет. Червь вытягивается тонкой ниткой, кажется, сейчас он разорвется, но затем, медленно, рождая отвратительную боль, он начинает постепенно выбираться наружу.

Как-то раз, давно, еще в детстве, случилось напороться ногой на лезвие упавшего ножа. Зачем-то нога сама тогда дернулось. Помнится даже, как хотелось пнуть столовый нож, чтобы подбросить и словить раньше, чем тот упадет на пол. Этот миг хорошо запомнился, и до сих пор живо всплывает в памяти, будто все случилось только вчера. Тогда, из-за своего же легкомыслия пришлось испытать такую боль, которую очень немногим приходится испытать за целую жизнь.

В тот раз палец ноги сам ударил в лезвие. Ручка ножа уперлась в толстую ножку кухонной тумбы, и лезвие вошло ровно под ноготь почти до самого основания.

Тогда слезы так били из глаз, что невозможно было рассмотреть, что происходит. Согнув ногу в колене и подтянув к себе, пытаясь сквозь слезы глядеть на палец ноги, с трудом можно было заметить, как лезвие медленно, с отвратительной, невыносимой болью выскальзывает из-под ногтя под тяжестью собственного веса.

Какие-то мгновения – и все было кончено. Нож валялся на полу, из ноги текла кровь, мать, прибежавшая на крик, немедленно усадила на стул, начала успокаивать, вызывая врача и… как-то все кончилось. Самыми жуткими были именно первые мгновения, несмотря на их скоротечность, и даже несмотря на то, сколько еще пришлось вытерпеть страданий за следующие пару десятков минут, пока в тело легким уколом не ввели обезболивающее.

Сейчас даже хуже. Эта изворотливая тварь так крепко держится, что кожа на руке начинает подниматься куполом, словно какая-то тряпка, когда червяка начинает вытягивать наружу. Только вместо слез теперь неудержимо рвется наружу крик, да с такой силой, что дерет горло сильнее, чем кашель от глотка жидкости, упавшего в пересохшее горло.

Кажется, еще немного, и кожа на руке порвется, как кусок непрочной ткани, но палец, хоть и дрожа, прижимает червя к ножу и продолжает тащить.

Наконец, червяк с брызгами крови вырывается наружу. Взгляд успевает заметить странные, пульсирующие челюсти на выпирающей голове паразита, но червь мгновенно пытается впиться уже в палец здоровой руки, и приходится его тут же бросить.

Теперь уже совсем не так, как в детстве. От боли не хочется зареветь, хочется закричать еще громче, хочется размозжить проклятой гадине ее отвратительную рожу… если, конечно, можно так назвать подобие челюсти на оконечности простого червяка.

Да сейчас это не важно. Нож мгновенно бросается резать проклятую тварь, но даже лезвие каким-то чудом не может разделить эту сволочь на две половинки. Раздавить! И тут же ручка ножа под звуки самого яростного крика начинает долбить неистово по ненавистному паразиту, желая размесить его в кашу. Только живучая тварь даже и после такого все еще продолжает шевелиться.

Злоба кипит в душе с такой силой, что затмевает даже боль, только начавшую успокаиваться и затихать. Хочется превратить червя в мокрый след, чтобы даже шкурки не осталось целой, чтобы весь он превратился в лужу перемолотой каши, впитался в землю и навсегда исчез, растворившись в песке и грязи. Только червя раздавить никак не удается.

Наконец, лезвие ножа обращается вниз, цепляет паразита и бросает в костер. Можно видеть, как червь тут же начинает извиваться, но даже сгореть быстро не желает и еще долго мучается, постепенно затихая в танце пламени. Лишь когда он окончательно сгорает, получается выдохнуть и хоть немного успокоиться.

Ум не дает покоя. Едва проходит короткий миг, едва со вздохом отступает злоба, как тут же просыпаются мысли. Встревоженным роем они бьются изнутри, пробуждая боль в висках, но отгородиться от назойливых дум не выйдет, не получится, ведь они с самым яростным отчаянием взывают к жажде жизни, а потому тут же завладевают всеми ресурсами ума.