Болевой порог

— А с кем это я говорю? — с наивозможнейшей сердечностью вопрошает Джильда.

— Юзек Врублевски, неужто не помнишь? Мы пересекались в прошлом месяце…

— Диспетчер Врублевски, мать вашу исполняйте свои обязанности и не мешайте работать мне! — злобно рычит Джильда. — Нам сегодня дадут коридор или?..

— Злюка, — без большой обиды констатирует невидимый оппонент. — Повторяю вопрос: кто управляет?

Я наконец получаю право голоса:

— Пилот-стажер Стокке-Линдфорс.

— Подтверждаю, — ледяным тоном прибавляет Джильда.

— Передаю координаты бортовому копиру Коридор будет свободен в течение сорока семи минут… — Мстительное хихиканье. — Не подеритесь там, девочки!

— Принято, — говорю я и обращаю выжидательный взор на Джильду.

— Меня здесь нет, — напоминает она, рдея всем лицом как маков цвет.

Я пожимаю плечами и сама — сама! — собственными кривыми пальчиками под ублаготворенное урчание копира («Поправка две секунды… Отклонение ноль… Поправка минус две секунды… Отклонение ноль…») веду настоящий, живой, ощутимых габаритов космический транспорт к регулярному экзометральному порталу.

Это не тренажер, не фантоматика. Все по-взрослому. Под нами сто двадцать миль пустоты, слегка приправленной пылью и газом, а потом сразу начинается Земля. Бросаю косой взгляд на видеал внешнего обзора: сильная облачность… над Европой всегда облака… но если приглядеться, в разрывах перистого одеяла отсверкивает океаническая поверхность. Зато впереди, насколько хватит взгляда и воображения, холод, темнота и свобода. С воображением у меня, как известно, беда, я не могу представить себе эту безумную бесконечность во всей ее силе, я просто знаю, что она там есть и до ближайшего обитаемого мира — несколько парсеков чистого космоса. Если, разумеется, покрывать их в экзометрии, а не ломить напрямик, сквозь Пояс Астероидов и кометные пояса…

— «Три Планетоида» — это такой бар в Нижнем Городе, — отверзает уста Джильда. — Там собираются все, кто пожелает, но раз в месяц он закрывается на специальное обслуживание. Только для отставных звездоходов… вроде меня. Но чтобы не свелось к бестолковому нытью типа «а вот помнишь… а было еще…», допускается действующий персонал систем летного контроля. Молодняк обоего полу…

— Вхожу в портал, — говорю я казенным голосом и рисую на панели управления соответствующую команду.

— Что? — переспрашивает Джильда, слегка потерявшись.

— Кто здесь? — восклицаю я с изумленным видом. — Посторонние голоса! Когитр, ты их тоже слышишь?

— Нет, мэм, — со всей иронией, на какую только может быть способна бортовая интеллектронная система, отвечает когитр. — Ничего такого, что позволило бы усомниться в вашем душевном благополучии.

Меня предупреждали: какой-то умник давно завел традицию сообщать искусственному интеллекту английское чувство юмора. Не всякий поймет, а кто поймет — оценит и не станет дуться по пустякам.

Джильда и не думает дуться. Просто умолкает и сидит в своем кресле, покойно сложивши лапки на коленях.

Не хочу смотреть на нее. В конце концов, она сама приказала… Но если я отращу себе жесткие вороные волосы до плеч, добавлю своим тусклым гляделкам адриатической синевы, вдвое… нет, втрое!., накачаю грудь и губы тоже накачаю… стану ли я такой же пленительной? Или внутри этого искусственного, никогда прежде не существовавшего идеального тела так и останется изможденный бесцветный подросток, которого недолюбили в детстве и не научили простым человеческим эмоциям? Кажется, таких симбионтов во все времена принято было называть «стервами». Ну так я и есть стерва… тоже мне открытие.

— Вошли в портал, — буднично сообщаю я в пространство.

Молчание.

— Отомри, — позволяю я с великодушием записной стервы.

У нас полтора часа абсолютной скуки в экзометрии. Где, как известно, ничего не происходит, все курсы параллельны, а любоваться за бортом положительно не на что.

Как удачно, что у меня на борту вдруг обнаружился очаровательный и разговорчивый попутчик!..

— Итак, специальное обслуживание, — говорю я. — Разнополый молодняк.

— Ничего интересного! — оживленно заверяет Джильда.

И без перехода начинает пересказывать события последней гулянки.