Болевой синдром

Большая темная птица, тетерка, наверное, сорвалась из-под ближайших кустов, тяжело пошла над землей. Рябина рубиново отсвечивала на солнце. Желтый березовый лист запорхал бабочкой и доверчиво уселся на вязаную старенькую шапочку Олежки.

«Что было бы, если бы Леся не подписывала фотографии? Что было бы, елки зеленые?!»

— А я белый гриб нашла! Эй, где вы?

Макаров и Олежка побежали на голос по пружинистой листве. Леся стояла на коленях у толстого ствола березы, отгребая от толстой ножки гриба лесной мусор.

— Олег Иванович, посмотрите, какая прелесть!

— Смотрю, Леся Павловна!

Она смутилась, молча уже срезала гриб, поднялась, сказала, глядя на сына:

— Пусть пока будет так. Мало ли что… — Подняла глаза на Макарова. — Чтоб потом еще раз не переучиваться.

Он положил ей руку на плечо. Она не отстранилась, но напряглась, будто не зная, куда шагнуть: вперед или назад.

— Пусть будет пока так, — согласился Макаров.

Вернулись домой уже на закате. Павел Павлович, оказывается, зарезал овцу, развел за садом костер и готовился жарить шашлык. Филипповна вытаскивала из печи два яблочных пирога.

— Мама, да что же вы в новом платье, в саже выпачкаете. Ой, даже бусы надели!

— Ничего, доча, ничего!

— Олег Иванович! — кричал из сада Лесин отец. — Иди, поможешь мясо нанизывать!

— Иду, Павел Павлович!

— Уксус захвати!

— Хорошо.

— И бутылку…

Ужинали за низким деревянным столиком, поставленным недалеко от тлеющего кострища. Павел Павлович, хоть и выпил порядочно, очень трезво рассуждал о том, что стоит вот в деревне их дом, почти новый, большой, и пристроек полно, и можно бы большое хозяйство завести, да силы уже не те, самому не потянуть, без подмоги… И еще он хвалил грибные леса, рыбное озеро, свой сад и чистый воздух, ругал асфальт, и все понимали, куда он клонит, и, кивая, улыбались про себя…

— Тут через четыре километра еще одна деревня стоит, — сказал Павел Павлович. — Сестра моя там живет. Мы с Филипповной пойдем, отнесем ей свежего мясца, до утра там, наверное, и побудем. — И, словно убоясь, что его не так поймут, заключил: — Я к тому говорю, чтоб ты, доча, корову утром в стадо выгнала, не забыла.

Олежка бегал с тлеющей головешкой и рисовал ею в густеющем темном воздухе понятные лишь ему узоры. С собакой Цапой он выскочил за ворота, провожая уходивших дедушку с бабушкой. Уже оттуда прокричал:

— Ма, я с ними, можно?

— А чего у папы не спрашиваешь? — укоризненно сказал Павел Павлович.

Малыш ничего не ответил, но вскоре послышались его легкие частые шаги. Он остановился метрах в пяти от столика, настороженно взглянул на Макарова:

— Можно я пойду с дедушкой и бабушкой?

— Беги.

Олежка подбежал к нему, ткнулся носиком в плечо, тут же развернулся и попрыгал к калитке. Заорал громко и весело:

— Папа разрешил!

С ветки упало созревшее яблоко.

Леся чуть вздрогнула, встала со стула и села на скамейку, рядом с Макаровым. Он положил свою огромную руку ей на плечи.

— Олег Иванович, я не хочу, чтоб мы чувствовали себя должниками друг перед другом. Не обижайтесь, хорошо? Я не хочу видеть вас в роли благодетеля. Мы с Олежкой и так поднимаемся, обязательно поднимемся.

— Я завтра дня на три уеду домой, — сказал Макаров. — Потом вернусь.

— Ну что ж, вернетесь — хорошо, не вернетесь… Значит, не вернетесь.

— Вернусь, — повторил Макаров. — Война для меня закончена. — Он горько улыбнулся. — Знаешь, Леся, я от нечего делать стал собирать газетные вырезки о том, как война порой из людей зверей делает. У меня на даче старых газет полно было, вот увидел там одну статью… Первый раз в жизни испугался. Сначала появилось желание журналисту морду набить за то, что он военных как потенциальных преступников рассматривает. Потом задумался: а вдруг?.. И жутко стало. Приучил я своих тельники на груди рвать, понимаешь? Там, в горах, это нужно, а что будет, когда они домой вернутся?!

— Вы много вины на себя берете, разве так можно, Олег Иванович? За все, что вокруг творится, отвечать — ни нервов, ни даже жизни не хватит. Это тоже своего рода комплекс: не виноват, а мучаешься. Я знаю, вы из-за этого и меня разыскали. Поэтому вам лучше не возвращаться сюда, понимаете? А если возвращаться, то не виноватым ни в чем.

Макаров вспомнил слова Женьки при расставании.

— В краповом берете? — спросил у Леси.

Та сразу поняла, что он имел в виду.

— Да, в краповом берете.

* * *

Если Зырянов водку и пил, то не больше рюмки, отметил Макаров, взглянув на стоявшую в холодильнике бутылку. А вот насчет девок принял пожелание к сведению: в ведре для мусора лежит тампон. И почему-то бинт с темными пятнами крови.

Ладно, рапорт при встрече. Прийти скоро должен поручик, уже вечер, холодает, а куртка его висит.

Женька, Женька. Хороший парень, вот только энергия через край бьет. К Лесе в деревню его на недельку взять, что ли? Пусть там с Павловичем навоз вилами побросает, огород вскопает — во благо силу его обратить надо, чтоб она дурью не стала. Точно, дня через три они туда и поедут.