Страшная жара угнетала не только рассыльного, но и чиновника. Однако чиновник не спал, а усердно занимался изучением дел. Уйдя в них с головой, он не подымал глаз от стола и потому не видел, что дверь в комнату то приоткроется, то снова закроется, причем всякий раз из-за нее выглядывает и тотчас опять исчезает чье-то худое, бритое лицо. В третий раз вслед за головой в комнату потихоньку протиснулось все тело дедушки Колю — Божьей Коровки. Не решившись прервать сладкий сон рассыльного, он направился к первой двери, которую увидел перед собой, и сначала только приотворил ее. Войдя, наконец, в комнату, дедушка Колю сунул шапку себе под мышку, положил руки на посошок, оперся на него и, наклонив голову, робко прошептал:
— Вот, господин, я пришел!
Услыхав это неожиданное сообщение, чиновник оторвался от бумаг и тут только увидел посетителя. Потому ли, что дедушка Колю прервал нить его мыслей, или потому, что работа имела весьма спешный характер, только молодой чиновник почувствовал сильную досаду. Об этом свидетельствовали и появившиеся у него на лбу морщины, и его лаконический вопрос посетителю:
— Как?
Дедушка Колю не заметил морщин на лбу, не оценил и лаконичности чиновника, а истолковал вопрос по-своему и наивно ответил:
— Эх, господин, бог милосерд, да люди-то… И не говори… сущие дьяволы стали, прямо со свету сживают!..
— Чего тебе надо? — перебил чиновник.
— Да я, господин, того… спросить хотел: ну что? Кончено? — смиренно ответил дедушка Колю, ни минуты не сомневаясь, что чиновник прекрасно понимает, о чем идет речь.
Дедушка Колю был убежден, что не только все жители столицы, но даже здешние воробьи, чирикая, толкуют о его деле. Да и как мог он думать иначе, если твердо верил, что обиженные всей Болгарии только тут могут найти удовлетворение.
— Что кончено? — не без раздражения спросил чиновник.
— Дело мое, господин, — коротко пояснил дедушка Колю, устремив на чиновника такой умоляющий взгляд, словно просил у него милостыни.
— Какое дело?
Дедушке Колю показалось странным, что чиновник, который должен был знать решительно все, мог забыть про его дело.
— Ну как же? Ты ведь знаешь… Насчет моей мельницы.
— Не знаю я никакой мельницы и не понимаю, о чем ты говоришь, — ответил чиновник, окончательно раздосадованный.
Дедушка Колю осторожно шагнул поближе, кивнул головой, указывая носом на заваленный бумагами стол, и прибавил:
— Ты погляди… тут, наверно, записано.
— Ничего тут не записано, — резко возразил чиновник и, вынув из левого кармана жилетки золотые часы, взглянул, который час.
Дедушка Колю стал настаивать, уверяя чиновника, что среди стольких бумаг непременно должна быть и такая, на которой записано его дело, но тот повторял, только:
— Нигде тут ничего такого не записано.
Видя, что надо подкрепить уверения фактами, дедушка Колю очень веско возразил:
— Как же так ничего не записано, коли при мне писали? Я сам своими глазами видел!
— Кто писал? — спросил чиновник, — Почем я знаю.
— Ваши люди, наверно… Вот так же, как ты, все в черном… Сразу видать — городские.
— Как писали? — спросил чиновник с нетерпением.
— Мелко писали, господин, — спокойно объяснил дедушка Колю и прибавил: — В Тонювой корчме дело было. Дедушка Тоню жив; будет здесь, тебе скажет!
Ответ показался чиновнику забавным.
— А где эта Тонюва корчма? — с невольной улыбкой спросил он:
— У нас на селе, господин, — ответил дедушка Колю.
— Да ты-то откуда?
— Из нашего села, господин.
— Местность какая, какое село, я тебя спрашиваю.
— Ах, господин, село наше простое, не похоже на Софию… Отсюда далеко. Я целую неделю шел, а на лошади три-четыре дня ехать. Вон там, за горами. Сврачево называется. Слыхал, может?.. Как раз оттудова. Сам-то ты в Сврачеве не бывал?
Чиновник не нашел нужным отвечать на этот вопрос. Окончательно потеряв терпение, он думал только о том, как избавиться от докучного посетителя. Убедившись, что не следует ни о чем спрашивать, так как это только затягивает визит, он решил как можно скорей довести беседу до ее логического конца.
— Расскажи, какое у тебя дело, — предложил он.