У некоторых детей потребность в изменении реальности, в которой они существуют, настолько остра, что это приводит к диссоциации. А иногда они просто отрицают эту реальность. Пережившая в детстве насилие Ольга Тружилло, когда выросла, стала адвокатом и писательницей. Ольга столкнулась с одним из самых ужасных видов абьюза из всех, о каких я когда-либо слышала. Когда ей было три, она пришла в спальню родителей в тот момент, когда отец собрался изнасиловать мать. Девочка схватила его за руку и попыталась оттащить, но он ударил ее по лицу и сказал, что сейчас покажет, что происходит с детьми, если те не уважают родителей. Прямо там же, на глазах у матери, он придавил трехлетнего ребенка к полу и надругался над ней. Ольга слышала, как мать умоляла его остановиться, а потом потеряла сознание. «Она провалилась в какое-то странное забытье», – пишет правозащитница в эмоциональной и яркой книге воспоминаний «Сумма всех моих частей» (
Все детство Ольгу избивал и насиловал отец. Ей еще не исполнилось и десяти лет, когда он, с согласия матери, начал предлагать ее за деньги своим друзьям. Предполагалось, что эти средства помогут им платить аренду, но на самом деле он тратил их по собственному усмотрению. Тружилло описывает диссоциацию как «суперсилу», к которой она часто прибегала в качестве действенной техники выживания, «позволявшей в самых безнадежных обстоятельствах поддерживать здоровое функционирование некоторых областей психики». По словам писательницы, диссоциация помогает ребенку дистанцироваться от травмы до поры до времени, пока не наступит подходящий момент, чтобы разобраться с этим тяжелым опытом.
Детям, которые не способны убежать от реальности с помощью диссоциации или фантазий, приходится искать другие пути преодоления проблем. Одни вполне четко понимают, кто виноват в их бедах, и винят родителя-насильника (или обоих родителей). Другие присоединяются к агрессору и винят во всем жертву, например мать (многие абьюзеры активно побуждают к этому своих детей). Однако, как правило, дети ищут оправдания родителям, а виноватыми считают себя. Они начинают гадать, что же такого совершили, что заставило их отца и мать ссориться. Некоторые даже приходят к выводу, будто сам факт их рождения стал проклятьем для семьи и теперь вызывает конфликты. «Я раньше часто думал, что же я такого сделал, где был не прав?» – говорит Финли. Важной и очень непростой составляющей восстановления мальчика после травмы стало избавление от чувства вины. «Теперь я понимаю, что во всем этом нет никакой моей вины, что бы мне ни говорили», – утверждает он.
Однако Джудит Херман предлагает иную интерпретацию происходящего. Она убедительно доказывает, что инстинкт, заставляющий детей принимать ответственность на себя, вовсе не инфантильный и не ошибочный – это ключевой элемент защитной реакции. Херман поясняет, что ребенок, переживший насилие, «пытается сохранить надежду и ищет смысл в происходящем, и если не находит, то впадает в страшное отчаяние, которого детская психика не выдерживает… Но выход есть, если все дело в самом ребенке, в его внутреннем несовершенстве. Дитя довольно рано это понимает и цепляется за это объяснение, потому что оно позволяет осмыслить ситуацию, вселяет веру и придает силы. Если я плохой, значит, мои родители хорошие. Если каким-то образом я сам являюсь причиной конфликта, значит, я имею власть изменить ситуацию. Если я сам вынудил родителей обращаться со мной таким образом, значит, можно как следует постараться и заслужить прощение. И тогда старшие позаботятся и защитят, то есть дадут мне все то, чего ему ужасно не хватает». [25]