[5] Сходным образом Лоренцино де’ Медичи, близкий родственник герцога Алессандро Первого, думал совершить прекрасный подвиг, предательски убив (как рассказывает монсиньор Джовио и более пространно — Рушелло) герцога в одном из покоев его дворца, однако же добился лишь того, что из-за этого злодеяния был ославлен во всем свете предателем и сменил счастливейшую безмятежность на непрестанное беспокойство душевное и телесное, пока наконец по заслугам своим не был убит в Венеции чьими-то телохранителями.[470]
[6] И что же? Разве не думал оный Бурбон, столь широко известный по Разграблению Рима, прекрасно справить дело, внезапно обратившись против своего короля, по учтивости, великодушию и всякого рода доблести не знавшего себе равных?[471]
[7] Но из-за этого в конце концов всякий почитал его гнусным предателем, и, по словам Бугато,[472] он дал случай одному кастильскому дворянину благороднейшего духа показать свое прирожденное величие духа и кастильскую гордость Карлу Пятому, ибо, когда император просил его любезно ссудить свой дворец, дабы разместить в нем Бурбона, тот отвечал, что не может ни в чем отказать его святейшему величеству, но пусть его величество будет уверено, что по отъезде Бурбона он снесет этот дворец до основания, дабы никто не мог ни молвить, ни указать: «вот дворец такого-то синьора, где проживал этот предатель Бурбон».[8] Не думал ли и Джорджо Санезе[473]
прекрасно устроить дело, намереваясь предать в руки французов Миланский замок? [9] И все же, когда измена открылась, изменник потерял дружбу Луны, жизнь и доброе имя разом.[10] Не думали ли (как пишет Тассо[474]
) французские гугеноты совершить блестящее дело, когда они стекались в Париж на свадьбу сестры короля с королем Наварры, замышляя истребить королевский дом и разрушить Париж?[11] И все-таки они в конце концов вышли ощипанными безумцами, ибо Адмирал[475]
со всей его сектой был разоблачен блаженной памяти Карлом Девятым и держащими его сторону синьорами, знавшими о том много больше, чем все они вместе.[12] Вот те, кого заслуженно нарекли ощипанными безумцами, ибо они остаются посрамлены в ту минуту, когда думали посрамить других. [13] В Больнице эмблемой у них Радамант,[476]
к которому я обращаюсь, по обыкновению, с просьбой оказать усердную помощь этим несчастным, невежественным и потешным.Молитва к Радаманту
за безумцев ощипанных
[1] Среди всех судей нет никого ни праведней, ни суровей тебя и Миноса купно с Эаком, сыном Эгины и Юпитера. [2] Посему, чтобы исцелить этот род неправеднейших безумцев, заслуженно призван ты, отправляющий в Дитовом царстве высочайшую должность. [3] Соверши же, прошу тебя, чего ждут от твоих обязанностей, и мы принесем тебе, как подобает, вытертый халат, проведший в руках еврея больше десяти лет, на котором не отыщется ни волоска, дабы он служил свидетельством всему свету, что никто лучше тебя не вразумляет этих ощипанных безумцев, подверженных тому бичу, что дивно карает всякого, им подобного.
Рассуждение XXVIII
О безумцах разнузданных, как конь
[1] Те несдержные, что, поступая своевольно и опрометчиво, присваивают себе свободу оскорблять других словами и делами, в уверенности, что весь мир принадлежит им и что с этой употребляемой во зло свободой им можно наскакивать на всякого в свое удовольствие, зовутся, в немногих словах, безумцами разнузданными, как конь, ибо мозг у них неукротимый и природа им придана норовистая без меры, и никакими другими эпитетами я не умею лучше описать свойство их полоумного племени, которое вкривь и вкось лягает своими копытами всякого встречного.
[2] Сенека в своих «Посланиях», по-видимому, помещает в их число некоего Оска,[477]
о котором говорится, что он рожден в мир, чтобы никогда не угомониться и быть беспокойным, своими словами и поступками день напролет докучая то одному, то другому.[3] Поэты поместили среди этих людей Мома, столь нахального, что о нем написано:
[6] Маринелло из Гамбакорты[479]
был в наши времена из числа таких своенравных: когда однажды довелось ему смотреть комедию, что ставилась в городе Виченце, он начал злословить с пролога и продолжал при каждом акте, осуждая то одного, то другого комика, так что его сосед, не утерпев, вынужден был сказать ему: «Приятель, набрось эту накидку,[480] и мы охотно послушаем, что говорит эта архибестия!»