Больница неизлечимо помешанных

Иной усердно размеряет шаг;
Латынью тот речет, ее не зная;
Меж теми на дороге — распря злая;
Тот горд, пустивши камень кое-как.

Тот все молчком, тот — со смешком в кулак,

Тот лести ищет, ей одной пылая,
Диковинкой иному вещь любая,
Кто жаждет плясок, кто хоров, кто драк.

Утробе трафит тот, другой — мошне,

Тот — честолюбью, от него пьянея,
Тот мнит себя с богами наравне.

Синьор мой, глядя на сии затеи,

В какой из них, прошу, скажите мне,
Безумье совершенней и полнее?

Пролог автора к зрителям

[1] Явная суетность, очевидная глупость, недвусмысленное безумие неких несчастнейших и злополучнейших людей, которые, с головой, дымящейся от спеси, с затылком, более легким, чем пан кукко,[10] и более пустым по части разума, чем пусты моллюски при ущербной луне, за всем тем полны исключительной самонадеянности, так как видят, что удача, подруга шутов (ибо, по слову Философа,[11] где меньше рассудительности, туда она устремляется с величайшей благосклонностью), возвела их на ту высоту, откуда они, подобно тыкве у незабвенного Ариосто,[12] в кратчайший срок рухнут, — вот важнейшая причина тому, что я, столь великим их сумасбродством изумленный и ошеломленный, после моего Театра мозгов[13] принимаюсь за строительство сей великолепнейшей Больницы, где тщеславное их безумие явится начертанными прописными буквами, в отдельной палате, изображенное мною в столь прекрасной и мастерской перспективе, что прочие помешанные их окружат[14] и они, как короли полоумных, пожнут от всех неумеренные рукоплесканья, дабы, покуда кипит горшок, дым, столь для них приятный, восходил дымоходом темени[15] с возрастающей силой.

[2] Это, однако, не значит, что всеобщее помешательство мира не побуждает меня рассмотреть и его само, помимо частных его видов, кои достаточно важны, чтобы я, сострадая всему роду людскому, выстроил каждому особую палату, где все они могли бы отдохнуть привольно и с великим удобством. [3] И в рассуждении сего будет видно, сколь милосердным оказался создатель этой постройки, который, помимо здания, сооруженного по настоятельной нужде стольких немощных и бедных разумом, с отменною находчивостью придумал препоручить их всех некоему божеству, под чьею опекою они бы соблюдались или даже нашли защиту и помощь против своего помешательства, насколько это возможно. [4] Итак, он станет усерднейшим образом молить Минерву, чтобы позаботилась о помешанных френетических и делирийных; Юпитера Гостеприимца — о меланхоликах и диких; Аполлона — о ленивых и нерадивых; бога Абстемия — о винопийцах; Харона — о беспамятных и слабоумных; бога Сентина — об оторопелых, безвольных и не имеющих духа; Египетского быка — о простоватых, недалеких и легковерных; Самосскую овцу — о придурковатых и ветрогонах; богиню Бубону — о безрасчетных и шалых; бога Фатуелла — о нескладных и недотепах; богиню Фемиду — о развращенных; Немесиду — о злобствующих и кипучих; бога Смеха — о смехотворных; Юнону — о тщеславных; Меркурия — о притворщиках и дурачащихся; Гекату — о лунатиках, или помешанных повременно; Купидона — о помешавшихся от любви; богиню Венилию — об отчаявшихся; Вулкана — о чудаковатых, странных, повредившихся умом или конченых сумасшедших; Фабулана — о шутах; Вакха — о веселых, милых, приятных, остроумных и благодушных; Тисифону — о своенравных и исступленных; Марса — о разъяренных, озверелых, нуждающихся в путах и цепях; Геркулеса — о несусветных, затейливых и безрассудных; Радаманта — об ощипанных; Волутину — о хватающих через край, или безумцах высшей пробы; Гиппону — о разнузданных, как конь; неумолимого Миноса — об упрямых, как мул; наконец, адского Плутона — о помешанных, заслуживающих тысячу повешений, или о дьяволовых. [5] Тем временем он заклинает богов Пенатов усердно заботиться об этом всесветном доме помешанных; богов-хранителей — взять под охрану эту новую Больницу; богиню Опу — с подобающими снадобьями прийти на помощь столь многим недужным и лишенным всякого рассудка; богиню Медитрину[16] — лечить их изрядно; бога Эскулапия — чудодейственной чемерицей[17] очистить их как следует; богиню Соспиту[18] — исцелить их совершенно; бога Януса — позволять всякому входить в ворота этого приюта, дабы видеть бедствия сих злосчастных и горемычных; и самое важное — в день, когда справляется праздник всех помешанных, как делали римляне,[19] автор желает, чтобы двери распахнулись и видно было вакханалии менад, вещь самую отрадную и любопытную для зрителя.