Болотница

— Так я ж и говорю, прямо здеся. Приехал, как обычно, за провизией, да и прихватило его. Сердце, говорят. И врачи не успели, уж скончался сразу. А Пират-то его плакал, скулил, бегал, бегал. Скучал, значит, по хозяину.

— Пират? — я уже окончательно запуталась. В голове предстал абсурдный образ пиратского капитана Джека Воробья, мечущегося перед зелёновским магазином в полном обмундировании и скулящего. Но почему-то эта сцена меня не рассмешила.

— Да пёс его. Здоровущий, никого к себе не подпускал. Побаивались его, хотя он не трогал, не лаял никогда.

— В Анцыбаловке вообще никто не лает, — буркнула Галка.

— Да, это удивительно! Такая тишина стоит! — подтвердила я.

— Да ничего удивительного, — снова отмахнулась старушка, но объяснять свои слова не стала.

— И что стало с этим Пиратом?

— Кто его знает. Сгинул. Его ж к себе брать побоялись, уж больно суровый зверь. Подкармливали, но он брезговал, не ел. Не приучен. А где питался, не понять. В лесу охотился, должно быть. А потом как-то враз пропал. Может, пошёл хозяина искать. Собаки — они верные. Как раз пропал перед приездом лоскатухинского племянника-то, который наследник.

— Погодите-ка, вы же говорили, что у Евгения Лоскатухина не было домашних животных и жил он один. А теперь, оказывается, не один, а с собакой.

— Так разве ж это скотина или кура? Скажешь тоже! Это ж почти как человек ему был. Он его кутёнком на болоте-то и выловил. С мешка прямо и снял, в котором помёт топили. Остальных-то утянуло, а энтово успел, стало быть.

— А чего Лоскатухин на болоте делал? — удивилась я.

— Смотрел. У них все смотрели, Лоскатухины-то.

— Что смотрели? — не унималась я.

Бабка неохотно рассказывала, будто через сито цедила:

— Да место-то ваше гнилое, поганое. Всегда было, потому и Анцыбаловка.

— Анцыбал — это ж чёрт болотный, — подсказала мне Галка, видя моё недоумение. Старушка сверкнула на неё глазом, быстро, как-то по-птичьи перекрестившись, и девчонка опять замолчала.

— Говорю, всегда нечисто было. На моей памяти пять раз вымирала, да власти-то всегда заново селили. Мол, чем новые дома справлять молодёжи, дешевле старые использовать. Никто понять-то не мог, куда семьями съезжают. И работа была, и хозяйство наладили, и нате вам. Только Лоскатухины там и жили. Как дома Лоскатухин, который самый старший мужик, так в Анцыбаловке житьё налаживается. Как уезжает, в армию там или куда ещё мужиков отправляли, на работы какие, так наперекосяк всё. Дед Евгений последний был. Батя его инвалид был одноногий, когда совсем плох стал, пока сын не вернулся, даже в Зелёново не ездил, только к лесу доковыляет и обратно. А как Евгений-то вернулся с армии, так сразу дядя Петро и преставился. Ослобонился, значит.

Старушка покачала головой, будто осуждая его за это.

— Лоскатухиных уж и язычниками прозывали, и антихристами…

— Атеистами, — подсказала Галка.

— Только не были они ни теми, ни теми.

— А кем были?

— Кто его знает, как это прозывается… Не дозорные, не сторожа… Только дело своё знали. Тута когда помещик был, то вместо наказания в Анцыбаловку ссылал. Добрый был человек. Считай, человека судьбе предоставлял. Места-то у нас знатные, кто работать хочет, тот живёт припеваючи. Да и лодырю перепадёт. А тут уж… Все под Богом ходим. Ну и как с Лоскатухиным договоришься, конечно. Они суровые были, проступков не спущали.

Я ещё раз оглядела видавшую много поколений Галкиной семьи комнату и задала сам собой напросившийся вопрос:

— Если Лоскатухины жили чуть ли не с самого основания деревни, то почему у них такой небольшой дом? И выглядит он гораздо новее вашего!

— А, это тоже история. Как дядя Петро-то помер и Евгений один остался, он сразу, стало быть, старый дом отцовский, родовой, и снёс. Тот ещё крепкий был, широкий, для всей семьи, как раньше строили. И не пожалел родного гнезда, и бревна не оставил. Пригнал каких-то мужичков с других деревень, матерьялы они с тех мест привезли, наш лес не трогали, и срубили новый дом. Все ещё удивлялись, что первым делом подвал-то старый засыпали и новый рыть не стали.

Так что дом-то, считай, на одного Евгения строился, будто он сразу знал, что детей у него не будет и много места-то и не надоть. И что жена рано уйдёт. Он долго не женился, все уж поговаривать начали, что не дело это — молодому мужику одному жить.

Никто из тутошних не больно-то хотел родниться с Лоскатухинами, и те жён всегда брали со стороны, хотя те всегда жили хорошо, даже в самые лихие времена, не голодали, и мор обходил стороной их дом и скотину. Все мужчины их, хоть и не особо видные, отличались крепким здоровьем и выносливостью, не пьянствовали, не курили, баб своих не лупили, а всё же ни одна девушка, даже самая неказистая, не рвалась войти в их семью. Да и что рваться, коли с жёнами у Лоскатухиных не сильно ладилось: рано мёрли, буквально на пустом месте косила их то болезнь, то несчастье какое. Мужики лоскатухинские, получается, все крепкие, а из баб ни одна до преклонного возраста не дожила.