Болотное гнездо (сборник)

Они ушли сразу же, а он выбрался из воды и долго еще лежал на траве. Сверху, у него на спине, лежало солнце, жарким дыханием неслышно гладило кожу. Терпко пахло разогретой землей, обещая долгое теплое лето. А вечером он увидел девчонок дома. К Храмцовым пришла Клавдия Федоровна Толмачева – крупная, высокая, еще молодая женщина с каким-то застывшим, испуганным лицом. Пришла не одна, а с дочерьми – теми девчонками. Пока мать о чем-то говорила с бабкой, Санька сидел в спальне, ему было стыдно показаться девчонкам на глаза. Но потом бабка стала угощать гостей чаем, и Саньке поневоле пришлось выйти к столу. Можно сказать, там и познакомились. Сестры были не похожи. Как потом оказалось, у Кати с Верой были разные отцы. Старшей, Кате, столько же лет, что и Саньке, – тринадцать, младшей всего девять. Мать работала фельдшерицей. Приехали они из Гусиноозерска, для Саньки это прозвучало ничуть не хуже, чем Иркутск. После чая Санька вместе с сестрами вышел во двор. Выло тепло и тихо – один из тех сказочных вечеров, которые помнятся всю жизнь. Поначалу Санька познакомил сестер с собакой, ему хотелось, чтоб они не боялись ее и приходили почаще. Затем повел в свой старый домик, в котором жил до отъезда в город. Дед превратил его в летнюю кухню. Сидели на диване, и Санька рассказывал истории про домовых. Он видел, Вера боится, ему это нравилось. После того вечера они часто стали бывать вместе, иногда и Санька заходил к Толмачевым.

От пруда дорога поднялась в гору и, обогнув ферму – длинный, мышиного цвета, с широкими квадратными окнами барак, – вновь пошла под уклон и вдруг пропала. Храмцову показалось, что они въехали в какое-то застоявшееся болото. Машину начало заносить из стороны в сторону.

– Вот, можешь полюбоваться, – заглушив двигатель, сказал Анатолий. – Хуже саранчи.

И только тут Санька разглядел: через дорогу сплошным потоком переползали гусеницы. Они заполнили собой все. Даже придорожные кусты боярышника цвели каким-то неприятным зеленовато-грязным цветом. Казалось, кто-то большой и невидимый тянет по земле огромную шевелящуюся сеть, срезающую все на своем пути. В воздухе стоял еле слышный усыпляющий шорох.

Санька никак не мог связать ползущих гусениц с тем мотыльком, что порой залетал в дома и забивал светильники. Серенький, безобидный с виду, он не вызывал даже любопытства. Рыба на него не клевала, красотой особой, как, например, бабочки, он не выделялся. Летает себе, ну и пусть летает. И только здесь, на дороге, среди шевелящейся массы его охватило брезгливое чувство. «Откуда, зачем так много собралось на одном месте, – думал он, – что нарушилось в природе?»

– Откуда она взялась? – еще не сознавая глупости своего вопроса, растерянно спросил он.

– Известно откуда, из яиц, – усмехнувшись, ответил Анатолий. – Больше всего ее там, где лебеда, полынь. Гусеницы поначалу ее жрут, а потом – все, что попадется. Даже в Темной пади на черничниках сидит. Это уже поля Лахонина, а у Шипицына ее мало.

– Боится она его, что ли? – недоуменно спросил Санька.

– Сорняков у него меньше, землю обрабатывают лучше. У него лебеду вдоль дорог не встретишь. Он же своих трактористов живьем ест, если огрехи находит. Однажды едем мы с ним в машине. Вдруг Адам тормозит и чуть ли не бегом через все поле к трактористу. Начал его чистить, тот, по-моему, готов был землю собственными руками перепахать. Я после Шипицына спрашиваю: за что, мол, парня ругал? Он мне: за халтуру. Тракторист, оказывается, поставил плуг на неглубокую вспашку и чешет себе план. Ну, мне все понятно, только спрашиваю: как ты догадался, что халтуру гонит? Знаешь, что мне Адам Устинович ответил: по выхлопу. Не такой уж он простой мужик, наш Адам Устинович. И гусеница его не берет, и законы для него не писаны. Не разбирает и кто перед ним – лесничий или директор совхоза. Всех под одну гребенку чешет.

– Это уж точно, – подтвердил Санька. – Вот что, Анатолий, к тебе я еще успею съездить. Отвези на аэродром.

– Как прикажешь, – подумав, ответил Анатолий. – Но закончишь у Лахонина, сразу ко мне. Договорились?

На аэродроме все уже было готово к полетам. Пока Храмцов ездил в Елань, привезли фанерную будку, цистерну с водой. Были и рабочие. Они сидели кружком, в центре которого на чемоданах примостились техники и о чем-то вполголоса переговаривались. Самолет был зачехлен, видно, техники решили, что полетов сегодня не будет.

– А ну, ребята, расчехляйте аэроплан! – выскочив из машины, скомандовал Санька. – Летать будем. Не на курорт приехали. Там такое творится, аж волосы дыбом. Гусениц – море.

– У нас здесь тоже все дыбом, – вяло пошутил техник. – Приехала тут то ли агрономша, то ли еще кто, не поймешь. И сразу раскомандовалась: то нельзя, другое нельзя. Я ей говорю: сегодня летать будем, а она: никаких полетов. Ты, что ли, ей сказал? Вы бы хоть договаривались, а то кто в лес, кто по дрова.

– Это еще что за новости? – протянул Санька. – Где она?

– В будке инструкции наши читает, – сказал Карасев.

– Ну, это уж слишком. Кто дал?