Болотные огни

Однако на лесной дороге, залитой водой, она попала ногою в глубокую колею и растянулась, чуть не плача от обиды, злобы и боли в ноге. Сразу встать ей не удалось, некоторое время она сидела, чувствуя, как намокает юбка и вода наполняет сапоги. Ей хотелось завыть. Водовозова уже давно не было слышно.

Наконец она встала, пошла, как она думала, назад к городу, для чего свернула на боковую тропинку и долго по ней брела. На самом деле она углублялась в лес.

Вернулась гроза, небо вновь забилось и затрепетало, пробиваемое молниями, и Кукушкина долго стояла, прижавшись к толстой ели с ее грубой и мокрой корой. А когда все поутихло, она услышала, как кто-то с шумом продирается сквозь кусты. Потом шум внезапно утих, и она услышала тяжелое дыхание. Кто-то стоял и дышал. Она чуть было не обеспамятела со страху.

Треснул гром, и в просвете вздрагивающего неба она увидела Водовозова. Он не шел, он все время падал, наваливаясь на деревья. Мокрое лицо его с налипшими волосами было искажено, зубы скалились. Даже Кукушкиной стало ясно, что дело плохо. Она преодолела страх и подошла ближе. Увидев ее, он стал хватать рукою кобуру, все время не попадая. Потом начал валиться на молодую сосенку, подминая ее под себя, огромный в своем кожаном пальто.

- Слушай, - сказал он вдруг, - мне не дойти.

Думала ли она когда-нибудь, что окажется с ним одна ночью в лесу и что единственным желанием ее будет бежать от него без оглядки? «Никогда мне не объяснить, как я здесь оказалась, - думала она,- а тут еще Берестов, он только и ждет, чтобы я оступилась. Все пропало, все пропало…»

- Он что-то говорил мне, - продолжала Кукушкина,- но что, я не могла понять. Все просил взять какое-то письмо у него дома; мне казалось, что он бредит. А потом он дал мне ключ. Долго плутала я по лесу и только к утру вышла на какой-то полустанок.

Кукушкина рассказывала, не замечая, как потемнели лица ткачих, какой грозный гул нарастал в зале. Лишь только она кончила, поднялась Васена, всем показавшаяся в этот раз величественной и толстой.

- Куда был ранен Водовозов? - спросила она.

- Я… не знаю. В грудь.

- Ты не знаешь? - зловеще повторила Васена.- Ты даже не подошла к нему. Ты, гадюка, оставила его одного в лесу помирать. В спину, в спину его ножом ударили, сучья ты дочь! Вот кого судить-то надо!

- Я думала, он умер, Василиса Степановна,- прошептала Кукушкина.

- Умер? Ну погоди.

Васена села. Наступила тишина.

- Кому адресовано письмо Водовозова? - спросил судья.

- Берестову.

- Почему же вы его утаили?

- Я это сделала ради Павла Михайловича,- прошептала Кукушкина.

- Так ли? - спросила Васена Берестова.

- Не совсем, - сказал тот. - Скорее из страха.

- Читай, Денис Петрович, - сказал судья.

Письмо это, написанное корявым почерком и переполненное грамматическими ошибками, приведено здесь в более или менее исправленном виде. Вот оно.

«Здравствуй, Денис Петрович, если ты получишь это письмо, то, значит, меня уже нет на белом свете. На этот случай его тебе и пишу.

Я начну издалека. Я долго молчал и теперь буду длинно рассказывать. Помнишь Дроздовку, где мы с ребятами восстанавливали советскую власть? Не стану рассказывать, как да что, только попал я на обратном пути в соседнюю с ней деревушку, к одной знакомой женщине, - та мне только что не в ноги: выручай, Паша. Что такое? Ведет она меня в клеть, и вижу: в полутьме - луч такой пыльный из окна - лежит на тулупе мальчишка в сапогах и спит. «Вот,- говорит она, - спасай эту девочку, смотри, как парня ее вожу, кругом солдатня». - «Что же я могу сделать?» Это я. «Да ты, говорит, начальство». Посуди сам, какое я был тогда начальство. Но в одном она была права: девочке, без отца, без матери, в деревне, где час назад шла пальба, а завтра, может, будет втрое, делать было нечего. Словом, я взял ее с собою.

Отряд наш уже ушел, коней у нас не было, пошли мы с ней, рабы божие, через лес пешком. Смешно вспомнить. Идем. Молчим. Она делает вид, что ноль внимания, и я вида не даю. Каким же я молодым был тогда - всего три года назад. Но разглядеть ее, конечно, разглядел. Вышагивает в своих сапожонках, но видно, что слабенькая.

Так бы, может, и вообще ничего не было, если бы в сумерки в лесу не напоролись мы на дезертиров.

Было их всего человека четыре, и, как видно, они нас испугались больше, чем мы их, но один из них со страху стал палить и попал, дурак паршивый, мне выше локтя. Сказать правду, мы бы с тобой это и за рану не посчитали, но спутница моя отнеслась ко всему ужасно серьезно. Уж она и примачивала и прикладывала - все так важно, смешно было смотреть.

На ночь костра мы не разводили, просидели до свету под моей курткой. Девчушка, пока перевязывала, так ко мне попривыкла, что теперь привалилась к моему боку и уснула. Так и спала, уткнувшись лицом в карман моей гимнастерки. Помню, все вздрагивала.