Болотные огни

Сережа закрыл глаза. Во время процесса он так ненавидел Левку, так страдал за Милку и вместе с тем так гордился ею, так радовался истории с запиской, так боялся прокурора и, наконец, так счастлив был результатом экспертизы - словом, так яростно бросался от надежды к отчаянию, что у него больше не было сил. Не было сил даже на то, чтобы ненавидеть бабку Софью Николаевну.

- Скушай ватрушку, я тебя прошу, - говорила бабка.

Водовозову казалось, что он лежит на дне реки и вода всей своей тяжестью давит ему на грудь. Далеко наверху шла жизнь, был виден свет и слышался голос, который тянул что-то непрерывное и жалобное. Так звала кого-то на помощь умирающая Ленка. Водовозов рвался туда, наверх, но это было очень трудно и утомительно, и он, смирившись, сам добровольно уходил тогда в головокружение и темноту. Но ненадолго. Голос был слабый и жалобный, а может быть, это не голос, а само дрожащее пятно неотступно молило о помощи. И тогда он снова метался и делал попытки подняться.

- Свирепый больной, - говорил над ним Африкан Иванович, но Водовозов не слышал его.

По временам он приходил в себя и старался понять, где находится. Его удивляло, что кругом всегда ночь и безмолвие, никогда нет ни света, ни шума. В голове то и дело возникала короткая и острая боль, словно петух жестким клювом клевал его прямо в мозг. От этой боли он снова терял сознание. А когда приходил в себя, больше не делал попытки понять, где находится, он довольствовался тихим перезвоном воды и старался дышать осторожно, чтобы не слишком давило на грудь.

Так он лежал очень тихо, пока далеко наверху не возникал голос, монотонный и жалобный, непрестанно зовущий на помощь.

Под окном Водовозова сидел милиционер Чубарь. У дверей палаты стоял Борис Федоров.

А в другом конце больницы, на крыльце, Васька Баян угощал махоркой больничного сторожа.

- Уж очень я за его переживаю, - говорил Васька, - неужто в себя до сих пор не пришел?

- Вовсе без памяти, - сокрушенно отвечал старик,- никак в память не придет.

- А не пора ли нам смыться? - спросил один из парней у Левки.

- Смыться? - Левка был бледен. - Э, нет. Они меня еще плохо знают.

Васена привела Милку к себе домой.

- Сиди! - сердито крикнула она. - Ишь разбегалась, разохотилась!

Вечером они пили морковный чай и разговаривали.

- Василиса Степановна, а как судья, неужели он верит Морковину?

- Вихор его знает! Все молчит, не поймешь его, но, знаешь, кажется мне, что верит. Ведь поначалу все мы верили, а сейчас видишь какая карусель получается. Ведь если правду-то говорить, часом ничего не разберешь, голову ломит да круги перед глазами делаются. Екатерина Ивановна у меня все плачет, успокоиться не может. Ну хоть бы крошечку ночью глаза закрыла - нет.

В эту ночь, лежа в Васениной постели, Милка тоже не закрыла глаз. «Что-то он сейчас делает? - думала она. - Неужели спит? Вряд ли - завтра решается судьба».

Милка терялась в сомнениях. Она не могла понять, хорошо или плохо обстоят дела, а кроме того, так боялась Морковина, что готова была приписать ему нечеловеческое могущество. «Как будто с экспертизой все обошлось как нельзя лучше, - думала она,- но назавтра Морковин может все перевернуть».

Дохтуров в это время спал на жестких тюремных нарах.

В розыске в эту ночь не спал никто.

ГЛАВА II

И вот наступил день третьего заседания. Интерес к Дохтурову достиг высшего напряжения: ведь в равной степени он мог оказаться и мрачным злодеем и невинным страдальцем. Не без ревнивого чувства заметила Милка, что женщины смотрят на него какими-то особенными глазами. А он? Он не обращал на все это никакого внимания: он стоял и смотрел куда-то в середину толпы. Взгляд и все лицо его медленно светлели.

Милка оглянулась. В толпе, в том самом месте, где был замеченный ею «остров молчания», поднялось высоко вверх несколько кулаков.

- Александр Сергеич, аппараты прибыли! - вдруг прокричал чей-то ребячий голос и словно сам испугался собственной неуместности.

Инженер улыбался насмешливо и с нежностью. Тимофей!

«Аппараты прибыли!»

Да, далека сейчас эта жизнь - леса, полупостроенный мост через реку, старые рабочие, которых знаешь много лет, друзья, Митька Макарьев и Тимофей! Сын, дорогой мальчишка, бедняга! Все они отделены от него непроходимой чертой, густыми дебрями, все они недоступны и, может быть, никогда. ..

И все-таки эта далекая жизнь пробивалась к нему, рвалась к нему сквозь дебри - это и Берестов, и Митька, и ребята из розыска, и рабочие, пришедшие сюда. Пробьются ли? Он в этом сомневался.

В странном он оказался положении. Вокруг него - за него и против него - кипят страсти, идет борьба, один лишь он, виновник торжества, сидит да поглядывает. И ждет, что выпадет ему на долю - жизнь или смерть?

Как и все люди, он не представлял себе смерти, несмотря даже на то, что был недавно полумертв, однако чувствовал: уже сейчас что-то отделило его от остальных людей, делая страшно одиноким. А из будущего надвигалось на него новое, невиданное, еще более страшное одиночество, в котором никто не сможет ему помочь и которое, должно быть, и есть смерть.