Болотные робинзоны

Близнецы, завёрнутые в заячьи одеяла, запищали было – им тоже хотелось идти, но быстро успокоились. Гришака шагал молча, опустив голову, точно не видя ничего вокруг. Маринка вела себя странно: на ходу то нагибалась вперёд, то откидывалась назад, тихонько охала и наконец, вскрикнув, заплакала.

– Ты чего? – спросила встревоженная бабушка Ульяна.

– Ой, живот!.. Живот мне съела!

– Мя-у! – глухо послышалось у неё под шубкой. – Мя-ау-у.

Чёрная лапа с растопыренными когтями высунулась между пуговицами шубки и замахала по воздуху. За ней показалась чёрная кошачья голова с открытым ртом: видно было, что и кошке порядочно досталось под тесной, наглухо застёгнутой шубкой.

– Кошка! – воскликнула бабушка Ульяна. – Да на что ты её взяла? Она бы у раненых жила и жила!

– Коска! – в восторге запищали близнецы.

– Жа-а-лко, – всхлипывая, ответила Маринка, тщетно пытаясь запихнуть кошачью голову обратно под шубу. – А она лягается, а когти острые, больно!

Гришака молча повернулся, оттолкнул Маринкину руку, вытащил кошку и, морщась от боли, засунул её себе за пазуху.

– Не реви, – сказал он сурово, – ишь затискала совсем, у тебя там и лягушке тесно.

Шли не по вчерашней дороге – от Малинки, а прямиком, по кратчайшей дороге к озеру. Бойцы тащили санки по очереди, до озера надеялись дойти ещё в сумерках.

– Раньше и не надо, – говорил Сергей Ильич. – Мы, пока светло, сами стараемся сидеть как мыши. Ночь – это наш дом. Сегодня же ночью тебя, Верушка, прямо в воздух со всем выводком пустим и утром уже будете далеко в тылу, в нашем госпитале. А там разберёшь, кого – куда.

– Всех оставлю себе, – просто сказала Вера Николаевна. – Разве их можно разъединить после всего, что они вместе, пережили? И бабушка, я уж знаю, никого от себя не отпустит. Все мои будут.

– На будущей неделе я и сам слетаю в Москву, денька на три, на совещание командиров партизанских отрядов.

Сергей Ильич сказал это так просто, точно речь: шла о чём-то совсем не трудном, обычном, Вера Николаевна поймала восхищённый взгляд Саши и улыбнулась.

– Ему шестьдесят три года, – шёпотом сказала она. – Я у него в отряде полгода и ни разу не видела, чтобы он показал, что устал или ему трудно. Ушёл из города от немцев с двумя товарищами по службе. А теперь у него большой отряд, и Москва с ним советуется об операциях в немецком тылу.

Идти стало труднее. Частые мелкие сосенки мешали лыжам и задерживали санки. Маринка иногда вздыхала, но, покосившись на брата, строго сжимала губы и мужественно шагала вперёд. Сергей Ильич ласково на неё поглядывал.

– Молодец, молодец, девочка! – говорил он. И Маринка радостно вспыхивала и ещё старательнее скользила по свежему пушистому снегу, налипавшему на лыжи.

Короткий зимний день незаметно перешёл в сумерки. Степан уже несколько раз тревожно оборачивался и, наконец, остановившись, дождался Сергея Ильича.

– Опаздываем, товарищ командир, – тихо сказал он. – Не заблудиться бы. Очень уж тут для ночи примет мало.

Сергей Ильич не успел ничего ответить, как дед Никита остановился около них.

– Я, товарищ командир, по любому дереву здесь всё узнал бы, да глаза мои дальше куриного носа не видят!

Сергей Ильич внимательно посмотрел на него и опустил руку в карман.

– А вблизи видишь? – спросил он. – Вроде меня, значит. Ну-ка, надень вот это, дед, да посмотри, не увидишь ли примет?

Дед Никита поднёс к глазам большие очки, такие же, как красовались на носу у Сергея Ильича.

– В жизни не пробовал, – проговорил он неуверенно. – А ну, как оно бывает…

Надев очки, дед некоторое время стоял, не шевелясь, странно вытянув шею и поворачивал голову, точно воротник сделался ему тесен.

– Вижу! – закричал он вдруг таким отчаянным голосом, что Маринка вскрикнула и бросилась к нему. – Вижу! Товарищ командир! Глаза мои! – и повалился на колени.

Проворно наклонившись, Сергей Ильич схватил его за плечи.

– Тише, дед, – сказал он, строго, – ребятишек напугаешь. Вставай, говорю. Ну хорошо, что подошли. Теперь веди, не то плохо нам будет.

Но дед Никита уже поднялся и снова стоял на лыжах. Его трудно было узнать: спина распрямилась, он будто помолодел.

– Вправо ударились, – сказал он, наконец, осмотревшись. – Сюда заворачивай! Постой, я вперёд пройду. И, став во главе колонны, он решительно повернул налево. – Через час на Лебяжьем будем, – уверенно проговорил он.

Все точно подтянулись, подбодрились и двинулись быстрее.

Зоркие глаза Степана заметили, что Маринка уже несколько раз споткнулась, но мужественно, не жалуясь, шагала дальше. Поравнявшись с ней, он молча поднял её на воздух и снял с ног маленькие лыжи.

– Держи, Гришака, – сказал он. – А ты, щегол, садись мне на плечи, да держись крепче, поедешь верхом.

Маринка вздохнула, хотела что-то сказать, но тут же опустила голову и затихла.

Гришака шёл, плотно сжав губы и сдвинув брови.

– Из тебя настоящий лыжник выйдет, мальчуган, – ласково сказал Сергей Ильич, но Гришака ничего не ответил. Одной рукой он придерживал затихшую под полушубком кошку, другой опирался на палку, далеко закидывая её вперёд. Лыжи Маринки он положил на санки.