Большая грудь, широкий зад

Было уже за полночь, змеиным выползком шуршал влажный юго-восточный ветер. Цзиньтун бродил по улицам, но ноги снова привели к ночному торжку. Продавцы с товаром уже исчезли. Гирлянд тоже не было, и лишь тусклый свет уличных фонарей освещал забросанную перьями и змеиными шкурками улочку. Сейчас её мели дворники. Там же, на улочке, устроили беззвучную потасовку молодые хулиганы. Заметив Цзиньтуна, хулиганы приостановились и вытаращились на него. К его изумлению, самым активным в потасовке был тот самый подросток-инвалид, что принял у него милостыню. Ноги у него были вполне здоровые, а инвалидское седалище и «утюжки» куда-то делись. Расстроенный Цзиньтун проклинал себя за мягкотелость, за своё легковерие, но в то же время не мог не отдать должное хитроумию юнца. Хулиганы переглянулись, юнец подмигнул им, и они, окружив Цзиньтуна, повалили его на землю. Стащили костюм, кожаные туфли — всё до трусов. Потом раздался звонкий свист, и они растворились во тьме, как рыба в океане.

Полуголый, босой он отправился на их поиски. Тут уже было не до соблюдения тишины, он разражался то громкими ругательствами, то жалобными причитаниями. Ногам, изнеженным водными процедурами в сауне, было больно ступать по обломкам кирпичей и битой черепице; леденящий ночной туман пронизывал выхоленную тайскими массажистками кожу. Пришло осознание того, что живущие всю жизнь в аду не очень-то обращают внимание на адские муки. Им могут в полной мере ужаснуться лишь те, кто побывал в раю. Казалось, он очутился в самых глубинах ада — страшнее некуда. Стоило подумать об обжигающем тепле в сауне, как холод пронизывал до костей. Вспомнились дни страсти и наслаждения с Одногрудой Цзинь. Сейчас он тоже голый, но тогда это было счастье, а теперь что? Долговязый, метр восемьдесят, шатался он по улицам в глубокой ночи — настоящий живой труп.

Городская мэрия издала указ, запрещающий держать собак, и хозяева выбрасывали их на улицу десятками. Свирепые, как фашисты, немецкие овчарки, внушительные, как львы, тибетские мастифы, шарпеи с отвислой, как свиная печёнка, кожей и взъерошенные шавки — они сбивались в разномастные своры. Обитали на свалках, то наедаясь до отвала, то бегая с подведёнными от голода животами, еле волоча хвосты. Больше всего они ненавидели подразделение городского управления охраны окружающей среды по борьбе с собаками. Цзиньтун слышал, что несколько свирепых псов утащили из детского сада и сожрали маленького сынишку командира этого подразделения Чжан Хуачана, безошибочно выбрав его среди множества других детей. Сын Чжана в это время сидел на карусели. И тут вдруг с подвесного моста, как ястреб, вылетела чёрная овчарка. Одним прыжком она очутилась возле бедного ребёнка и вцепилась ему сзади в шею. На помощь ей откуда-то примчались ещё несколько разномастных псов, и они, не торопясь, чуть ли не горделиво, утащили наследника командира отряда на глазах у окаменевших от страха воспитательниц. Известный ведущий программ городского радио, выступавший под псевдонимом Единорог, посвятил этому буквально парализовавшему город происшествию целую серию репортажей, сделав поразительное заключение, что под видом собачьей своры орудует банда преступников. Тогда Цзиньтун одевался и ел как король и пропустил всё это мимо ушей. А теперь хочешь не хочешь — задумаешься. Как раз в это время проводился месячник «Люби свой город, соблюдай чистоту». Далань немного почистили от мусора, и своры собак рыскали голодными. На вооружении борцов с собаками недавно появились импортные скорострельные винтовки с лазерным прицелом, и днём псы прятались по сточным канавам, боясь высунуть нос. Лишь после полуночи они вылезали в поисках пищи и уже разодрали и изгрызли кожаный диван в мебельном магазине «Ева». Для полуголого, сверкающего белой плотью Цзиньтуна разгуливать по городу было крайне опасно. Глядя на ощетинившегося чёрного мастифа с круглыми от ярости глазами, он вспомнил, как во время «культурной революции» уже проявивший свой талант публициста Единорог сообщал, что, по сведениям из достоверных источников, тибетский мастиф — это одетый в собачью шкуру рецидивист Цзан Сяо. Сейчас он присмотрелся — а и впрямь под собачьей шкурой-то человек! Сцепив руки перед грудью, он торопливо взмолился:

— Брат Цзан Сяо, мы с тобой врагами не были и теперь друг на друга не жалуемся. Я всегда был человек простой; кроме того, что люблю на женские титьки пялиться, ничего плохого не сделал. Умоляю, пощади…