Большая грудь, широкий зад

Перед официальным началом собрания рядом с гумном произошла некоторая сутолока. Немой со своими милиционерами доставил туда Хуан Тяньфу, Чжао Шестого и десяток других арестованных, связанных пятилепестковым узлом110. Сзади на шее каждого арестанта висел лист бумаги с черными иероглифами, перечеркнутыми крест-накрест красным. Завидев их, остальные спешили опустить головы, – обсуждать увиденное не решался никто.

Черные глазки уверенно восседавшего важного начальника обшаривали одного за другим всех, кто сидел внизу. Люди опускали глаза долу, боясь, что этот грозный взгляд остановится на них. Матушка уже успела свить довольно длинную нить, будто нарочно уйдя с головой в свое дело, пока – я ясно это видел – он недолго сверлил ее глазами с мрачным и безжалостным выражением.

Брызгая во все стороны слюной, к народу обратился Лу Лижэнь. Голова у него была обмотана красной тряпкой. От страшной головной боли не помогало ни одно лекарство, и лишь от этой повязки было чуть легче. Закончив выступление, он повернулся к важному лицу. Тот неторопливо поднялся.

– Поприветствуем товарища Чжан Шэна111, который доведет до нас инструкции, – представил его Лу Лижэнь и первым захлопал.

Народ тупо смотрел на возвышение, не понимая смысла происходящего.

Важный начальник прокашлялся и начал неспешную речь, растягивая каждое слово. Его слова длинными бумажными полосками приплясывали в воздухе под суровым северо-восточным ветром. Не одно десятилетие на похоронах при виде полосок бумаги, исписанных заклинаниями от злых духов, я всякий раз вспоминал его тогдашнюю речь.

Когда он закончил, Лу Лижэнь скомандовал немому с его милиционерами, среди которых были и ганьбу с «маузерами», вывести на возвышение десяток арестантов, спеленутых веревками, как цзунцзы112. Они выстроились там, и взгляды народа, прикованные прежде к важному начальнику, обратились на них.

– На колени! – рявкнул Лу Лижэнь.

Сообразительные тут же опустились на землю, а соображавших туго заставили опуститься пинками.

Сидевшие перед возвышением украдкой исподлобья поглядывали друг на друга. Те, что посмелее, бросали взгляды на коленопреклоненных арестантов, но вид соплей, свисавших у них с кончика носа, заставлял тут же опустить глаза долу.

Из толпы поднялся на трясущихся ногах какой-то доходяга и прохрипел дрожащим голосом:

– Районный начальник… Я… У меня жалоба на несправедливость…

– Вот и хорошо! – с воодушевлением воскликнула Паньди. – Коли есть жалоба, не бойся, поднимайся сюда и говори, мы рассмотрим!

Все сразу повернулись к доходяге. Им оказался Щелкун. Коричневый халат изодран в клочья, рукав почти оторван, и из него проглядывает смуглое плечо. Когда-то аккуратно расчесанные на пробор волосы теперь напоминали воронье гнездо. Мутные глаза трусливо бегали по сторонам.

– Поднимайся и говори, – повторил Лу Лижэнь.

– Да дело-то невеликое, – мялся Щелкун. – Внизу тут скажу, и ладно.

– Поднимайся давай! – повысила голос Паньди. – Тебя ведь Чжан Дэчэн зовут, верно? Помню, твоей матушке приходилось просить подаяние с корзинкой и руке. Жизнь у тебя несладкая, ненависть глубока, так что поднимайся и рассказывай.

На своих кривых ногах Щелкун пробрался через толпу к возвышению. Оно поднималось примерно на метр над землей. Он подпрыгнул, чтобы забраться, но только измазал халат на груди желтой глиной. Один из солдат, высоченный детина, нагнулся, ухватил его за руку и с силой потянул. Щелкун поджал ноги и с визгом взлетел вверх. Оказавшись на возвышении, он долго покачивался, не в силах обрести устойчивое положение, а когда поднял голову и глянул на сидевших внизу, сразу же ощутил на себе множество взглядов, за которыми крылись самые разные чувства. Он стушевался; заикаясь, что-то долго и неразборчиво бубнил себе под нос, а потом сделал попытку улизнуть обратно вниз. Паньди, женщина рослая и в теле, по силе не уступавшая мужчине, заграбастала его за плечо и потянула назад, причем так, что он чуть не упал.

– Отпустите, районный начальник. Что от меня толку – пшик один, – заныл Щелкун.

– Ну скажи, чего ты все боишься, Чжан Дэчэн? – кипятилась Паньди.

– А чего мне бояться, я холостяк: хоть лежмя положи, хоть стоймя поставь113, – отвечал тот.

– А коли нечего бояться, что не говоришь? – не отступала Паньди.

– Так не о чем особо и говорить-то, ладно, ну его, – махнул он рукой.

– Ты что, думаешь, мы здесь в игрушки играем?! – взъярилась Паньди.

– Не серчай, районный начальник, буду говорить, чего там. Раз уж вышел – скажу, была не была. – И подошел к учителю Цинь Эру: – Вас, господин Эр, почитают человеком ученым. Но вот на такой вопрос мне ответьте. Когда я у вас учился, разве не вы меня однажды отлупили за то, что я клевал носом? И не только линейкой по ладоням отходили, как лягушонка. С вашей легкой руки ко мне и кличка приклеилась. Помните, как вы тогда выразились?

– Отвечай на вопрос! – громко потребовала Паньди. Цинь Эр задрал голову, выставив козлиную бороденку.

– Столько лет прошло, не припомню, – пролепетал он.