Большая грудь, широкий зад

К полудню люди стали без всякого сигнала по одному и группами опускаться на землю, словно их подкосила неведомая эпидемия. Воды не было, горло пересохло, языки, шершавые, словно распухшие, еле ворочались. Изо рта шел пар, а спина и живот заледенели. Северный ветер продувал пропотевшую одежду насквозь, и она задубевала, как панцирь. Матушка присела на оглоблю, вынула из корзины несколько засохших, потрескавшихся лепешек и поделила их между нами. Старшая сестра кусила, и из трещины на сухих губах тут же выступила кровь, закапав лепешку. Трое малышей на тележке – с запыленными лицами и грязными ручонками, они больше смахивали на храмовые изображения злых духов – понурили головы и есть не стали. Восьмая сестренка пыталась глодать серую, сухую лепешку своими маленькими белыми зубками.

– Это всё ваши добрые папы и мамы удумали, – вздохнула матушка.

– Бабушка, пойдем домой… – захныкала Ша Цзаохуа.

Матушка подняла глаза на усыпавших землю людей и снова вздохнула. Потом взглянула на меня:

– С сегодняшнего дня, Цзиньтун, будешь есть по-другому.

Достав из тюка эмалированную кружку с пятиконечной красной звездой, она подошла к козе, присела на корточки, оттерла с соска пыль и велела мне держать козу. Я обнял ее холодную голову и стал смотреть, как матушка давит на сосок. В кружку тоненькой струйкой брызнуло молоко. Козе, конечно, было не по себе: она привыкла подпускать меня под брюхо, чтобы я пил прямо из соска. Она пыталась крутить головой и выгибала спину, как змея. А матушка знай повторяла эти страшные слова:

– И когда ты, Цзиньтун, научишься есть как все?

Мне уже приходилось пробовать самую разную еду, но, как бы ни было вкусно, начиналась невыносимая боль в животе, а потом – неукротимая рвота, аж до желтой слизи. Я смотрел на матушку, и мне было очень стыдно. «Сколько хлопот я доставляю матушке, да и самому себе, из-за этой своей странности», – корил я себя. Наверное, Сыма Лян мог бы что-нибудь придумать, но он убежал и с того самого дня больше не показывался. Перед глазами встало его милое хитрое личико. А как страшны были отливающие металлической синевой пулевые отверстия во лбах Сыма Фэн и Сыма Хуан! Вспомнилось, как они лежали рядом в маленьком ивовом гробике. Матушка тогда заклеила эти отверстия кусочками красной бумаги, и получились симпатичные мушки.

Нацедив полкружки, матушка встала, нашла бутылочку, которую когда-то принесла барышня Тан для кормления Ша Цзаохуа, отвинтила крышку, перелила туда молоко и вручила мне, глядя на меня с искренней жалостью. Хоть и не без колебаний, я взял бутылочку. Не мог же я обмануть матушкины ожидания! Тем более, что это для моей же свободы и даже счастья. Я взял в рот яично-желтый резиновый сосок. Ну разве можно сравнить эту безжизненную резиновую соску с соском матушки – воплощением любви, поэзии, с этим бескрайним небесным простором, с изобильной нивой, где волнами колышутся золотистые колосья! Не сравнишь ее и с большущим, раздувшимся, крапчатым соском моей козы – бушующая жизнь, шквал ощущений! А тут – нечто бездушное. Тоже скользкое, но не влажное. А самое ужасное – вообще никакого запаха! Во рту, на слизистой, ощущение чего-то холодного, маслянистого. Ради матушки и ради себя самого я подавил отвращение и нажал на соску. Она тут же отозвалась негромким звуком, через мгновение выплеснулось молоко с тошнотворным привкусом солончаков, затекло под язык и оросило стенки рта. Я сделал глоток и сказал про себя: «Это за матушку». Еще один глоток: «Это за Цзиньтуна». Так я и сосал, делая глоток за глотком – за Лайди, за Чжаоди, за Няньди, за Линди, за Сянди, за всех своих родных Шангуаней, которые любили меня, переживали за меня, помогали мне, а также за этого непоседливого чертенка Сыма Ляна, хоть его и не связывали с семьей Шангуань кровные узы. Я задерживал дыхание и, приспособившись таким образом, вбирал в себя животворную жидкость. Когда я возвращал бутылочку, матушка уже вся уплакалась. Лайди радостно улыбнулась.

– Младший дядюшка стал большой, – сказала Ша Цзаохуа.

Борясь с рвотными позывами и тая боль глубоко в животе, я как ни в чем не бывало прошел вперед и, как настоящий мужчина, помочился на ветру. Воспрянув духом, я старался направить желтую струйку как можно выше и дальше. Совсем близко виднелась дамба на Цзяолунхэ, шпиль деревенской церкви и высоченный тополь во дворе семьи Фань Сяосы. Брели с такими трудностями все утро, а прошли, оказывается, так мало, что даже смешно.