Ошибку допустил секретарь Ху, вот и перевели его потом куда подальше.
В тот день женщины дунбэйского Гаоми, в ком проснулась совесть, честили последними словами всех этих греховодников – и начальство коммуны, и своих мужчин. Они обступили сестру и одели ее. Несколько человек помоложе и покрепче подняли ее, еле дышавшую, и вывели на улицу. Следом шла толпа заплаканных женщин и детей. Дети были настолько серьезны, что походили на стариков. Все молчали, будто участвовали в торжественном шествии. Еле волочившая ноги сестра смотрелась в своем огненно-красном одеянии как павший герой.
С тех пор она прославилась. Ей удалось так поразить народ, пролив за них, невежественных и упрямых, свою кровь, что это стало сильнейшим противоядием злу, чудесным образом преобразившим это гнилое болото. Люди из пассивных стали активными. Добросердечные женщины, пожилые и молодые, несли в наш дом большие керамические горшки и маленькие посудины из тыквы. В горшках была мука, в тыквах – яйца. Все они с восторгом отзывались о сестре, и тронутая до глубины души матушка говорила, что никогда еще семья Шангуань не видела от земляков столько заботы. К сожалению, сознание сестры так и не прояснилось – столь страшным потрясением для ее мозга оказался удар железного кулака секретаря Ху.
На уездном совещании руководящих работников третьего уровня Лу Шэнли выступила с важным докладом и по одобрительным взглядам некоторых заслуженных и авторитетных руководителей старшего поколения, а также по завистливым речам коллег поняла, что ее выступление имело большой успех. За эти несколько лет в провинции переняли такую же, как в центре, манеру стоять, а не сидеть перед микрофоном. Для косноязычных тугодумов-чиновников, которые глаз не отрывали от бумажки, выступление стоя, несомненно, было пыткой, а для Лу Шэнли – эффектным представлением. Свернув текст доклада в трубочку и сжав в руке, она выразительно размахивала им. Говорила звонко, но не развязно. Держалась с достоинством, но не без живости. Допускала небольшие шалости, но не перебарщивала. Жестикулировала, но тоже в меру. Ей было уже к пятидесяти, но она не утратила женского обаяния. Макияж искусный, выглядит естественно. Одета неброско, вещи отличного качества, дорогие. Стройная, грациозная, она стояла перед микрофоном, притягивая к себе все взоры, – блистательная звезда трехтысячного собрания. На прощальном банкете руководитель из числа старой гвардии пригласил ее сесть рядом.
– Как дела на личном фронте, малышка Лу? – добродушно поинтересовался он, похлопывая ее по голому колену теплой, как у медвежонка, ладонью.
– «Сюнну еще не покорены, впору ли думать о доме!»258 – хохотнула она.
Руководитель одобрительно улыбнулся, а потом стал давать искренние и благожелательные наставления.
Вернувшись после банкета в гостевой дом, она почувствовала легкое головокружение. Позвонил мэр города-побратима и пригласил в танцзал на втором этаже, но она сказала, что перебрала и танцевать не в состоянии. Побратим стал говорить что-то неофициальное, она расхохоталась и положила трубку. Повесила на ручку двери табличку «Не беспокоить» и наполнила ванну. В горячей воде ее стало клонить в сон. Зазвонил телефон. «Наверное, опять на танцульки», – подумала она и не взяла трубку. Она надеялась, что звонок вскоре умолкнет, но нет – кто-то очень хотел добиться своей цели. В конце концов она все же потянулась мокрой рукой за трубкой и что-то промычала. В ответ – молчание.
– Кто это? – спросила она.
– Мэр Лу? – уточнили на том конце провода.
– Да.
– Будь осторожна, мэр Лу.
– С чего это мне осторожничать!
– Копают под тебя, все материалы в дисциплинарной комиссии, улики железные.
– Кто говорит? – спросила Лу Шэнли, помолчав.
– У вас в городе есть такой птицеводческий центр «Дунфан»?
– Надо встретиться, – выдохнула Лу Шэнли.
– В этом нет нужды, – прозвучало в ответ. – Удачи, мэр Лу.
Она устало опустилась в ванну, тупо глядя на поднимающиеся клубы пара. За стеной зашумела вода в унитазе. Мысли в голове вертелись, как грязь в водовороте. Казалось, мутный поток затягивает ее, увлекая в темный подземный сток. Пар в ванной тем временем собрался на потолке в холодные капли, которые одна за другой падали вниз – в похожую на застывший жир воду – со звонким стуком, будто по глазури; падали на ее надменный лоб, и звук был глухой, деревянный, как от колотушки для доуфу. Она выскочила из ванны, словно выпрыгнувшая из воды белорыбица. Вытерлась перед зеркалом: скоро полтинник, а грудь все такая же упругая, талия что надо, животик плоский. Смелость побеждает уныние, красота – это сила. К ней вернулась свойственная ей деловитость, сметливость. Пара взмахов полотенцем – и тело уже сухое; ловкие руки, острый взгляд – вот она уже и оделась. Коричное масло на волосы, духи – завлекать мужчин – за ушами. Затем звонок водителю, который накануне доставил ее в уезд на собрание, с указанием срочно подать машину. Через полчаса Лу Шэнли уже мчалась в лимузине в Далань со скоростью сто пятьдесят километров в час.