Большая грудь, широкий зад

Проверив свои накопления, она села на диван из натуральной кожи и выпила два бокала подряд. Вспотевшие бёдра липли к дивану. «Чтобы расстрелять — достаточно, — размышляла она. — Всех обуяла жадность, все всё понимают, а в конце концов всех деньги и губят». Она почуяла, что наступают скверные времена. Чтобы убедиться в своих догадках, попробовала набрать секретный номер Сунь Моужэня. После первого же гудка трубку взяли. Она тут же повесила её, всё стало ясно. Сунь не дремал, воспользовавшись её отлучкой, он уже всё обстряпал.

Она долго думала, как избавиться от денег, и наконец придумала. Запихала всё в пластиковый пакет, отнесла на кухню, нашла скороварку, налила полкастрюли воды, поставила на плиту и зажгла газ. «Жечь деньги глупо, — решила она. — Вони от горелой бумаги будет — сдохнуть можно». И опустила пакет с пачками банкнот в кастрюлю. Вода поднялась до краёв, она закрыла кастрюлю крышкой. «Через полчаса всё это превратится в бумажную массу, которую можно спустить в унитаз. Всё смоет в канализацию, и ни один чёрт не догадается. Может, в канализацию полезете, пробы брать? А даже если это и удастся, какой в этом толк?» И осталась очень довольна своей сообразительностью.

Вернулась в гостиную, продолжая потягивать вино в ожидании, когда деньги превратятся в кашу. Вдруг пришло в голову, что надо бы позвонить покровителю, да вот как-то неловко нарушать его сладкий сон. Пока она колебалась, зазвонил телефон. Спросив, кто это, тут же услышала озабоченный голос покровителя: «Звонил тебе в уезд, никто не отвечает, понял, что ты вернулась. И правильно сделала. Приберись хорошенько в доме, вдруг дорогие гости пожалуют, нельзя терять лицо…»

Всё стало ясно. Допив бутылку, она решила посмотреть, что там с банкнотами. Ноги подкашивались, будто ватные. Не успела добраться до кухни, как раздался взрыв такой силы, что стёкла в окнах зазвенели. Толкнув дверь, она увидела, что это скороварка. Корпус кастрюли, как изуродованная медная каска, валялся чёрной выгнутой кишкой. По белоснежным плиткам пола и стен растекалась густая жижа — ярко-красная и жутко вонючая, будто выдавленная из фурункула кровь с гноем. Подкатила тошнота, она лихорадочно схватилась за горло и отступила назад, в гостиную.

— Да ты пьяна, мэр Лу! — послышался сзади чей-то голос.

— Кто это говорит, что я пьяна?.. Я не пьяна… Я кого угодно перепью… Это у меня наследственное… Моя бабка целый кувшин эрготоу[288] приговорить может… И все тётушки мои тоже пить горазды… Не веришь — выпью, вот смотри… — Пошатываясь, она двинулась к бару и достала бутылку. — Никаких, мать его, мэров, братец Малян, есть лишь женщина… Мы с тобой не кровные родственники… Иди ко мне, развернись на всю катушку… Ну, быстрее… Кто посмеет? Пусть эти сукины дети только попробуют войти… По одному передушу… Эх, Малян, Малян… Устроим сегодня генеральную репетицию… «Цзинь Пин Мэй»… Ты — Симэнь Цин… Я — твоя Пань Цзиньлянь… Ли Пинъэр… Чунь Мэй…[289] Столько женщин, столько девиц…

Лу Шэнли говорила и говорила, прикладываясь к бутылке. В бутылке булькало, прекрасное вино проливалось, в её очаровательный раскрытый ротик попадало немного, больше текло по подбородку, вино стекало по шее, и опьянённые груди словно покрывались золотистой корочкой…

Вместе с Сыма Ляном она поднялась на лифте на семнадцатый этаж отеля «Гуйхуа-плаза», в его президентский люкс. Он первый снял этот номер после постройки отеля. Войдя в номер, он заключил её в объятия. Сначала она отчаянно вырывалась, даже раскраснелась от гнева. Но когда Сыма Лян ухватил её за грудь и стал мурлыкать на ушко непристойности, она задрожала всем телом и, как большая слониха, сражённая меткой пулей, завалилась на пол.

7

Матушку Цзиньтун похоронил кое-как на сыром лугу возле болот. Встав на колени перед теми, кто ему помогал, он стал благодарно кланяться. Дядюшка Кособокий Чжан поднял его, поддерживая под руку:

— Будет церемонии разводить!

Брат Ганьба и Ли Дагуань тоже поклонились, сложив перед грудью сжатые кулаки:

— Не стоит благодарности.

Земляки печально смотрели и ждали. Будто припомнив что-то, Цзиньтун вытащил из кармана десять юаней и стал совать Кособокому Чжану:

— Почтенный дядюшка, деньги невеликие, даже неудобно, купи землякам чайник-другой вина.

Тот отвёл его руку:

— Не надо, почтенный племянник.

— Сейчас так принято, — пробормотал Цзиньтун.

— Мы все соседи, друг друга знаем, — сказал Кособокий Чжан. — Если в семье кто-то умирает, одним не справиться.

— А скоро будет так: умер кто — только родственникам и управляться! — пробубнил У Фажэнь. Он бросил тревожный взгляд на север, на густые дымы городских районов Даланя: — Каких-то десять лет прошло, а уж никто никого знать не хочет.

Цзиньтун достал из кармана пачку сигарет, открыл и предложил землякам. Они церемонно брали их кончиками пальцев, прикуривали друг у друга, подняв целое облако дыма, а потом, собрав инструменты, собрались уходить. И тут заговорил Кособокий Чжан: