Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Изучение архивных документов дает возможность понять, как первоначальная идея «демонстрации силы», имевшая скорее пропагандистский характер, постепенно принимала форму скрупулезно выверенного проекта длительной кампании[275]. Он включил в себя не только военно-оперативные расчеты, но и сценарии создания под эгидой Российской империи, либо при ее закулисном содействии, группировки азиатских государств, включая Персию, для противодействия политике Великобритании. Поэтому автор не может согласиться с доводами советских историков, которые, осуждая британское правление в Индии, заявляли о том, что планы вторжения, разрабатывавшиеся царскими стратегами, имели-де исключительно демонстративный характер, являлись чистой воды утопией с точки зрения перспектив реализации, исключали намерение полностью вытеснить англичан с территории Индостана и вообще не были утверждены царем[276]. Как будет показано в следующих главах на конкретном фактическом материале, хотя среди военно-политической элиты существовали различные мнения по этому предмету, плохая подготовка или слабое вооружение русских войск в Туркестане не могут рассматриваться как решающие доводы в пользу суждения об иллюзорности или мифичности «славянской угрозы» Раджу[277]. Интересно, что Ф. Энгельс, который, как и К. Маркс, сотрудничал с газетой Нью-Йорк Дейли Трибюн, но в качестве военного обозревателя, не остался в стороне от оценки азиатского вектора российской политики, рассматривая его сквозь призму эвентуальной атаки против «индийской крепости». Так, в статье «Продвижение России в Средней Азии», датированной 3 ноября 1858 г., будущий классик «научного коммунизма» отмечал: «С военной точки зрения, огромное значение этих завоеваний (имеются в виду те форпосты центральноазиатских ханств, как, например, Ак-Мечеть, которые к тому времени уже были захвачены царскими генералами. — Е.С.) заключается в том, что, благодаря им, создано ядро оперативной базы для наступления на Индию; и в самом деле, после такого глубокого проникновения русских в центр Азии план нападения на Индию с севера уже покидает область туманных предположений и приобретает до некоторой степени определенные контуры»[278].

В данном случае перо объективного наблюдателя, каковым являлся Энгельс, который не испытывал симпатии ни к царской России, ни к капиталистической Англии, опровергает мнение, высказанное на страницах одного из уже упоминавшихся сборников статей советских историков: «Даже после присоединения Средней Азии к России, когда, по выражению англичан, «расстояние до Британской Индии сократилось», в официальных кругах Петербурга не возникало никакого вопроса о походе на Индию»[279]. Думается, что наиболее резонансные проекты, проанализированные в этой главе и те, которые, как мы увидим, возникали у политиков, дипломатов и генералов в последующие годы, не оставляют сомнений в абсурдности приведенного выше суждения.

С нашей точки зрения, дискуссии вокруг планов покорения русскими Индостана в конце 1850-х — начале 1860-х гг. как раз и свидетельствовали о начале Большой Игры в Азии. Кроме того, мы убеждены, что в русско-британском соревновании ставки были вполне реальными, а не воображаемыми. Хотя весомую лепту в стимулировании Большой Игры внесли необоснованные страхи и взаимные ложные представления, обе державы — Россия и Великобритания — отнюдь не имитировали ожесточенную борьбу за лидерство в руководстве традиционной Азией на ее пути к модернизации. Неслучайно именно тогда Петербург направил в ключевые регионы Игры — Хиву, Бухару, Персию, Восточный Туркестан и Маньчжурию — несколько дипломатических миссий с разведывательными функциями. Главам этих миссий предписывалось выяснить на месте реальную расстановку внутренних сил, перед тем как отдать приказ о покорении азиатских стран и народов.

Политические миссии царского правительства в государства Азии