Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Уже на склоне лет Игнатьев суммировал значение своего посольства в Хиву и Бухару следующим образом: «Главнейший и существеннейший результат посылки нашего агента (то есть его самого. — Е.С.) в Среднюю Азию в 1858 г. заключался в том, что рассеялся туман, заслонявший ханства от глаз русского правительства, которое, наконец, прозрело и узнало настоящую цену «дипломатических сношений» с хивинскими ханами и Бухарой. Сведения, добытые нашей миссией и добросовестное уничтожение прежнего «миража» вызвали крутой поворот в характере наших сношений с этими коварными и вероломными соседями, способствовали установлению более правильного взгляда на значение и основу их власти, на действительную их силу и в особенности на то положение, которое мы должны и можем занимать в Средней Азии сообразно достоинству и действительным потребностям России»[291].

Рассматривая центральноазиатский вопрос в более широком контексте, Игнатьев полагал, что правительству следовало бы поощрять персидского шаха взять Афганистан под свой контроль и заставить правителей Хивы, Бухары и Коканда изгнать из пределов их государств всех явных и тайных пособников Великобритании, чтобы те не противодействовали политике России[292].

Почти в одно время с посольством в Хиву и Бухару другая русская военно-научная экспедиция отправилась через Герат в Хорасан — самую обширную восточную провинцию Персии, пограничную с Афганистаном. Ее возглавил упоминавшийся Н.В. Ханыков, исследователь-востоковед, дипломат, основатель Кавказского отделения Императорского Русского географического общества (ИРГО). Это назначение было обусловлено прежними заслугами ученого, владевшего местными языками, например, фарси, и совершившего к 1858 г. несколько поездок по региону. Перед экспедицией ставилась задача сбора сведений о ситуации в Персии и Афганистане, особенно информации о характере взаимоотношений Дост Мохамеда и Насир-у-Дина[293].

Судя по переписке российского представительства в Тегеране и Азиатского департамента МИД, проблема Герата оставалась яблоком раздора между Персией и Афганистаном на рубеже 1850-х — 1860-х гг… Русские были встревожены интригами англичан, особенно после поражения шаха в вооруженной борьбе за этот город. Кроме того, попытки правительства Британской Индии разыграть «гератскую карту» также беспокоили царя и его министров. Неслучайно в декабре 1858 г. ежегодный отчет Азиатского департамента Горчакову звучал пессимистически по отношению к оценке перспектив российско-персидских отношений: «Эта слабая держава (Персия. — Е.С.) не может быть нам ни надежной союзницей, ни опасным врагом. Но ее независимость охраняет нас от сближения с владениями Англии и от столкновения с этой державой; благоустройство Персии служит залогом успехов нашей торговли с ней, а с ее внутренним спокойствием связано спокойствие нашей границы»[294].

Любопытно отметить, что в подтверждение сделанных выводов эксперты ссылались на дешифранты секретных донесений, которые британский посланник в Тегеране регулярно отправлял в Лондон и Калькутту и которые, очевидно, перехватывались секретными агентами на службе русского консульства в персидской столице[295].

Как это ни покажется странным, но большинство британских и американских ученых обошли вниманием значительный вклад главы посольства Ханыкова в исследование Среднего Востока[296]. А ведь царские стратеги, не исключая самого Милютина, высоко оценивали деятельность ориенталиста, особенно результаты той миссии, которую он осуществил в 1858 г. Чтобы достигнуть цели, Ханыков и его группа проследовали через Тифлис к побережью Каспийского моря, затем пересекли водное пространство на борту русского торгового корабля, высадились на персидском побережье и достигли Кабула через Герат. Эмиссар царя был снабжен посланием великого князя Константина Николаевича эмиру Дост Мохамеду. «Мы с ним (Ханыковым. — Е.С.) условились относительно переписки нашей на время его странствований; опасаясь, что сообщения его могли попадать в руки английских агентов, мы придумали особый шифр в форме метеорологических таблиц», — вспоминал позднее Д.А. Милютин[297].