Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Стоит также отметить, что планы по строительству путей сообщения в Центральной Азии специально обсуждались на совещании царских министров 3 января 1875 г. Правда, как отметил в своем дневнике Милютин, все его участники, за исключением Кауфмана, отвергли схему создания сети железных дорог, предложенную знаменитым французским инженером Ф. Лессепсом — главным архитектором Суэцкого канала, тогда как более затратная и трудно реализуемая идея переброски вод Окса по его древнему руслу в Каспий встретила понимание некоторых сановников[532].

В этой связи как британская, так и российская правящая элита постоянно сопоставляли две модели управления колониями, которые обе империи применяли соответственно в Индии и Туркестане. Судя по оживленным дискуссиям в прессе и пропагандисткой тональности бесчисленных политических памфлетов, эта тема постоянно находилась в поле зрения государственных и общественных деятелей. «Политика России в Центральной Азии до сих пор была менее великодушной и благородной, чем наша в Индии, — писал уже известный нам Д. Боулджер, — но она была более расчетливой. Они (русские. — Е.С.) не извлекали значительную выгоду из своих новых подданных, но сделали свое правление безопасным и гарантированным»[533]. Другие английские эксперты справедливо утверждали, что «если полное разделение прерогатив между судьей и правителем» типично для Индии, в русской Азии «преступления против государства и личности одинаково входят в компетенцию судов, независимых от исполнительной власти, которая в своей основе осуществляется военными и принимает во внимание только соблюдение решений этих трибуналов»[534]. По мнению современного историка, «основной проблемой, которая волновала умы некоторых британских администраторов, являлось стремление не копировать методы, применяемые в Российской империи, рассматривавшейся многими из них как образец деспотизма»[535]. Отсюда Лондон старался избегать «объединения» «внешних» и «внутренних» (по отношению к владениям Англии) этнических групп, посредством дифференцированного «задабривания» племен, чтобы, как отмечал О. Лэттимор, «сократить не приносящие прибыли затраты на их прямое завоевание и умиротворение...»[536] Но этот американский географ считал такую тактику достаточно рискованной, поскольку английские чиновники сами могли легко оказаться в зависимости у местных ханов и эмиров, которым они покровительствовали, а их рядовые соплеменники воспринимали косвенное присутствие британских властей как вмешательство чужестранцев в их внутреннюю жизнь. Нетрудно представить себе, что указанный образ действий мог спровоцировать воинственные племена, особенно в горной местности, к восстаниям против европейцев, что в свою очередь заставляло бы правительство Индии отправлять в эти районы дорогостоящие карательные экспедиции[537].

Будучи хорошо осведомлены о достижениях англичан в Индии, таких как прекращение постоянных распрей мелких князьков, строительство железных дорог и телеграфных линий, создание основ современной системы образования и здравоохранения, запрещение наиболее варварских обычаев, российские политики, дипломаты и стратеги тем не менее противопоставляли «моральную силу» своего правления в Туркестане «насилиям и лицемерию» британских властей по отношению к Раджу[538]. Следует отметить, что такая интерпретация находила поддержку у некоторых европейских наблюдателей. Например, упоминавшийся австрийский географ Ф. фон Хеллвальд отмечал в своих трудах противоречия между заявлениями и реальной практикой правительства Индии. Более того, вслед за русскими коллегами ученый высказывал мнение, что британское правление основывается главным образом на высоком подушном налоге и безжалостном подавлении малейшего социального протеста[539].