Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Сокрушительное поражение, которое потерпела Франция от Германии в 1870 г., привлекло внимание британских правящих кругов. В соответствии с формулировкой целей Лондона на внешнеполитической арене, предложенной Дизраэли, для Великобритании представлялось чрезвычайно важным использовать Германию как противовес России, одновременно шантажируя Берлин эвентуальной русской оккупацией турецких проливов. Р. Блейк, один из современных биографов знаменитого лидера консерваторов, ссылается на эпизод из его жизни, когда, будучи спрошенным, «почему бы Британии не последовать совету тех, кто желает, чтобы она забыла о Константинополе и обеспечивала путь в Индию, аннексировав Египет», Дизраэли заявил: «Но ведь ответ очевиден. Если русские займут Константинополь, они в любое время смогут направить свои армии через Сирию к устью Нила, и тогда какой прок нам в удержании Египта? Даже господство на море не помогло бы нам в этом случае. Люди, которые так говорят, должно быть, совершенные профаны в географии. Наша сила на море. Константинополь, а не Египет и Суэц является ключом от Индии...»[523]

Стоит ли удивляться после этого, что европейские публицисты рассматривали симпатии премьер-министра к Османской империи через призму «бескомпромиссной защиты суверенной власти султана и целостности государства от русской агрессии»[524]. Как справедливо отметил русский историк-эмигрант спустя полвека, «единственное возможное оправдание для британских консерваторов из лагеря Дизраэли, которые тряслись над своими азиатскими владениями, было полное отсутствие у них адекватного понимания России и русских, о которых они знали не более чем об ацтеках или инках древнего мира; русская нация оставалась для них постоянной загадкой, так и нерешенной до конца столетия (XIX. — Е.С.)»[525].

Однако слабая осведомленность в российских реалиях не мешала Дизраэли и его сторонникам смотреть на «евразийского колосса» в духе Real-politik, то есть вполне прагматично, считая царскую власть главной консервативной силой в Европе, способной остановить революционную волну во Франции и ограничить экспансию Германии. Будучи хорошо осведомлены о нередко бескомпромиссной, даже оскорбительной манере, в которой правительство тори под руководством Дизраэли общалось с другими Кабинетами по международным проблемам, некоторые государственные деятели, особенно либералы, критиковали его за экстремизм и авантюризм, проявленные во второй половине 1870-х гг.[526]Истина, как свидетельствуют источники, состояла в том, что Уайтхолл составил план широкомасштабной военной кампании, которая должна была развиваться против России по трем направлениям: через Кавказ, Ближний Восток и Центральную Азию, причем в комбинации с инспирированными британскими агентами восстаниями на южных рубежах Российской империи[527]. Показательно, что Н.В. Чарыков, политический представитель в Бухарском эмирате, вспоминал даже о намерениях Кауфмана возвести фортификации на подступах к Самарканду в ожидании удара со стороны англичан и их союзников из числа соседних государств[528].

Говоря об азиатском векторе политики Лондона, мы имеем все основания предположить, что Дизраэли делал все от него зависящее, чтобы продолжить Большую Игру. Безусловно, значительное влияние на него и членов Кабинета оказал новый труд Г. Роулинсона, опубликованный в 1875 г. Глава, посвященная англо-персидским отношениям, содержала, например, следующий пассаж: «То, чего она (Россия. — Е.С.) действительно желает, и против чего мы должны особенно беречься, заключается в господстве над страной (Персией. — Е.С.) с помощью морального и политического давления, которые позволят ей использовать Персию как рычаг против соседних народов, турок, с одной стороны, и туркмен вместе с афганцами — с другой»[529].

Эти суждения совпадали с представлениями о положении дел, которые были характерны для многих военных. Так, упоминавшийся ранее атташе России в Лондоне полковник Кутайсов сообщал Милютину о встрече с командующим англо-индийскими силами генерал-лейтенантом У. Робертсоном в марте 1873 г. Во время разговора оба собеседника признали дефицит коммуникационных линий и ту ненависть, которую местные мусульмане питали ко всем европейцам, прибывавшим в этот регион. По заключению Кутайсова, британские военные осознавали, насколько трудно наладить англо-русское сотрудничество на азиатских границах[530].

Конечно, предлагались различные выходы из тупика. Например, генерал-майор Э. Казалет, прослуживший долгое время в Индии, писал в одной из своих работ: «Усиление политического влияния и коммерческой активности через соединение Средиземного моря с Персидским заливом посредством железнодорожной линии, поставило бы нас в настолько выгодную позицию, что мы могли бы более либерально подходить к интересам России. Гибралтар, Кипр, Сирия и Месопотамия завершили бы систему коммуникации с Индией самым коротким маршрутом под нашим контролем»[531].