Большая интрига

Мари улыбнулась и снова ударила себя хлыстом по сапогам:

— Я думаю, что когда Мерри Рулз окажется в тюрьме, мне придется много думать, прежде чем я найду ему замену. Если я не назначу никого официально, то вряд ли найдется кандидат на эту должность: после того, как Мерри Рулз попадет за решетку, эти люди поймут, что со мной опасно играть в такие игры!

— Видите ли, Мари, — так же настойчиво продолжал он, — я считаю, что даю вам стоящие советы, и вы совершенно правы, что не раздумывая следуете им. Никто так вам не предан, не любит и не уважает вас, как я. Но, к сожалению, такое положение, в котором мы с вами сейчас оказались, не может длиться бесконечно…

— А почему? — с удивлением спросила она.

— Потому, что о нас начнут распускать всякие слухи: ведь это так очевидно!

— Но разве я не властна над всем этим?

— Без сомнения, но у вас не такая натура, как у настоящего неограниченного властелина, чтобы справиться со всеми лживыми слухами и наветами; для этого надо быть Кромвелем! Поэтому, что бы вы ни решили, при условии, что это не понравится большинству, это сразу же отнесут на мой счет; и наоборот, если вашим решением колонисты будут довольны, то это поставят в заслугу именно вам. О, для себя лично я ничего не прошу! К тому же мне совершенно безразлично, что обо мне подумают на Мартинике! Но если меня начнут ненавидеть, вы рискуете слишком многим. Может получиться так, что в ваших интересах будет убрать меня подальше, мне надо будет просто исчезнуть, чтобы не бросать на вас тень!

— Не думайте об этом, Реджинальд! Что бы о вас ни говорили, я всегда смогу вас защитить! Я знаю, что такое верность, и умею быть признательной тем, кто мне полезен и верен.

Реджинальд улыбнулся, подумав о Байярделе и о том, как ему было легко дискредитировать в глазах Мари этого верного слугу, который столько для нее сделал. А Лефор! Его жизнь она оценила совсем дешево, постановив без долгих размышлений приговорить всех флибустьеров к повешению!

Но сказал он вот что:

— Я знаю, Мари, вашу доброту и чувство справедливости. Но существуют вещи, которые не зависят от нашей воли…

Затем он помолчал, а потом вдруг сказал:

— Чтобы меня не смогли обвинить в том, что вы следуете моим советам, было бы правильно дать мне какую-нибудь официальную должность. Заняв определенное место и дав предварительно присягу, я уже смогу действовать открыто и не буду больше походить на изменника, который строит заговоры и исподтишка вредит всему населению… Вы поняли?

Она восхищалась этим человеком, который в ее глазах был сама тонкость, и подумала, как такое не пришло ей самой в голову раньше? Она с ласковой улыбкой взглянула на него:

— Да, я поняла, — ответила она. — Заняв официальный пост, вы останетесь рядом со мной при любых обстоятельствах. А вместе мы одолеем все преграды и трудности. Но ведь вы, — и она слегка нахмурилась, — вы же иностранец?

— А Мерри Рулз? — спросил он. — Вам известно, откуда он взялся? А Мазарини, да, ваш Мазарини, разве он француз?

— И верно, — призналась она.

— Да, Мари, — продолжал он. — Вы должны и имеете на это право: назначить меня членом Высшего Совета. О, конечно, не президентом! Простым советником. И если сейчас у вас возникнут какие-нибудь трудности с арестом майора и вы будете вынуждены оставить его на свободе, я окажусь перед ним на заседании Совета. И клянусь, ему будет очень нелегко!

— Реджинальд! — воскликнула она с восторгом. — Вы просто великолепны! Я даже и не подумала об этом. Но сегодня вечером именно так и будет, рассчитывайте на меня!

Она развеселилась, ее нетерпение исчезло, потому что план Реджинальда внушал ей большую веру в будущее. Она подставила свои губы любовнику, который слегка их коснулся, а затем сказал:

— Для нас самое главное это осторожность, Мари! Осторожность и осмотрительность!

— Вы можете мне доверять, Реджинальд! До встречи.

Квинква наконец закончил седлать лошадь. Мари вышла из дому, а шевалье пошел следом, чтобы помочь ей сесть в седло, когда неясный внутренний голос подсказал ему, что за ним наблюдают. Он обернулся.

На противоположном конце салона у начала лестницы стояла Луиза де Франсийон и смотрела на него. Она стояла совершенно неподвижно, чуть опираясь на перила. Реджинальд был поражен пристальностью ее взгляда и необычайной бледностью лица. Он ни секунды не сомневался в том, что она видела, как они целовались, несмотря на то, что поцелуй был коротким и вовсе безобидным.

Ему это было весьма неприятно, не из страха разрыва с Луизой и не из боязни сцены ревности: он вполне рассчитывал на себя, чтобы справиться со всем этим, — его злило то, что придется заниматься таким деликатным вопросом не по своему желанию и в неподходящее время.