Большая интрига

— Дитя мое, — заявил он, щелкнув языком и тяжело вздохнув, — вы отдались мне, это правда. Не думаю, что я сделал что-то такое, что было бы предосудительно для настоящего джентльмена, и не оценил по достоинству ваш дар, за который я вам искренне признателен. Да, вы мне отдались. Но где, когда, каким образом? Разве я сам пошел к вам и стал вас преследовать? Уж не считаете ли вы, — насмешливо спросил он, — что я вас взял силой? Вспомните, вы сами пришли ко мне в комнату. Да, вы сами пришли ко мне, и я увидел вас в полубезумном состоянии, сгорающей от желания, которое вы не могли побороть, и я предложил вам свою помощь, как бы временную меру лечения, пока на мое место не придет другой джентльмен, который не будет с вами настолько не церемонен, как я. Не знаю, понимаете ли вы меня? При этом я исполнил всего лишь свой долг. Будь вы мужчиной, вы поняли бы, какие усилия мне пришлось сделать, чтобы сохранить ясность мыслей. Вы говорите: «после того, как были вы», но ведь вы не сможете сказать никому, что я вас соблазнил? И того, что я вас принудил, несмотря на ваше сопротивление? И не говорите о своей невинности! На первый взгляд вы, действительно, казались совершенно холодной женщиной. Можно было подумать, что в ваших жилах не текла молодая и здоровая кровь, а были снег и лед! Но, оказалось, что этот снег тает с быстротой молнии и превращается, позвольте мне такое сравнение, в настоящую ртуть!

Она задыхалась. Слез не было, челюсти сжала страшная судорога.

Он стал насмехаться с еще большим бесстыдством, чем раньше:

— Не помню, говорил ли я вам когда-нибудь, что у меня постоянно было такое ощущение, что первый мужчина, который окажется от вас на расстоянии протянутой руки, вынужден будет испытать те же муки, что и я, и все из-за того огня, который пылает у вас внутри?

Она подбежала к постели шевалье и упала на нее, зарыдав с невероятной силой. Больше она не смогла выдержать. Ее боль была гораздо более сильной, чем если бы он исхлестал ее в кровь. Все иллюзии были разбиты. Последняя слабая надежда, которая привела ее в эту комнату, исчезла, как дым. Теперь ей пришлось падать в бесконечную пропасть своего несчастья. Она проклинала и благословляла случай, который помог ей узнать истинную душу шотландца. Для чего ей понадобилось устраивать ту сцену? Сейчас она уже почти не видела причины для этого. Разве она по-настоящему ревновала? Да нет, она больше в это не верила. Сейчас все в ее глазах выглядело по-другому. Теперь она следовала природному инстинкту. Она искала любовной ссоры, одной из тех, которые вносят свое разнообразие в обычную страсть, подчеркивают и утверждают существующую связь и обостряют то неизбежное слияние, которое всегда следует за примирением, пусть даже временным. Она сожалела о своем поступке, поскольку тем самым положила конец своему нежному и приятному заблуждению. Она нарушила согласие их сердец. Она сожалела об этом, как и все другие влюбленные, потому что еще за мгновение до этого считала, что со стороны Мобрея это была всего лишь жестокая шутка; она хотела удержать и сохранить реальность последнего обмана и готова была умолять его оставить ей хотя бы малую надежду на то, что между ними еще не все окончательно закончилось. Короче, она не хотела от него никаких доказательств тому, что он ее никогда не любил, что для него она была только игрушкой, временной забавой, которая ничего не значила в его жизни, а останется лишь смутным воспоминанием, безликим и ни к чему не обязывающим, о котором забывают на другой же день.

Но одновременно она была благодарна случаю, который открыл ей на все глаза. Ее женская гордость отказывалась согласиться с тем, что она была никем для этого мужчины, который был для нее всем. Подведя итог ссоре, что оставалось ей? Бедная, раненная насмерть Луиза, ее ничто не могло спасти. Она была слишком слабой для того, чтобы вынести такое оскорбление.

Она плакала. Внутри нее разверзлась бездонная пропасть. Реджинальд смотрел на эту сцену, от всей души презирая и ненавидя плачущую женщину. Лишенная какой бы то ни было привлекательности, она лежала на постели и вздрагивала от рыданий.

Именно этого он и хотел добиться: вызвать у нее нервный кризис, который отдаст Луизу в его власть. Теперь оставалось лишь убедиться в том, действительно ли ее любовь настолько глубока, как она неоднократно утверждала.

— Вы должны простить меня, Луиза, — сказал он, — за то, что я разговаривал с вами таким тоном и прибегал к таким выражениям, но сегодня я испытал благодаря вам такое, чего мне еще не приходилось испытывать ни разу в жизни.

Он говорил это сладким, медовым голосом, спокойно, с оттенками, в которых звучало раскаяние.

Она зарыдала еще сильнее. Так как она не могла его видеть, он позволил себе удовлетворенно улыбнуться.

— Перестаньте, Луиза, — начал он снова, — давайте помиримся. Я думаю, что нет худших недоразумений, чем те, которые разлучают влюбленных…