Большая книга перемен

Последними на этом этаже были залы недавнего прошлого: девятнадцатый век, дворяне, крестьяне, их мебель, посуда, одежда. С любопытством все осмотрели курную избу в разрезе: крохотное оконце, закопченные бревна, на полатях лежит дед – аккуратно одетый, в новеньких лаптях, за прялкой бабка, за столом над пустыми глиняными мисками мужик с женой, за ними люлька с дитенком, подвязанная к матице.

– Жили же люди в такой тесноте, – заметил Земляк, – а по десять детей имели. А мы, если будем и дальше придерживаться такой демографической политики, обнулимся за сто лет.

Окружающие, понимая, что это не просто слова, а высказывание на государственную тему, сделали озабоченные лица.

Все пошли наверх – к экспозициям двадцатого века и современным.

Мужик хмуро сказал вслед уходящим:

– Кургузые какие. Я, чай, немцы? Димигрифическая, говорит.

– Продали, что ль, бы нас кому, – запричитала жена. – Никакой подмоги нету, сидим тут натощак, дитё, слышь, даже не орет уже. Не померло ли? Встань-ка, глянь.

– Тебе надо, ты и встань, – ответил муж.

– И не надоест? – простонал спросонья старик. – Лет семисят про одно и тоё же собачитеся!

– А тебе какое дело? – тут же встряла старуха. – Лежи да попёрдавай!

И она не звонко рассмеялась.

– Я бы пёрднул, было б чем! – ответил старик.

Он даже нарочно поднатужился, но ничего не вышло, даже пустоты в животе нет, кишка к кишке присохла…

– Видно стать помирать нам, – пожаловался он.

– Кто мертвый, тому не страшно, – весело ответила бабка, ловко крутя колесо и протягивая готовую нить к веретену, а потом наматывая ее и начиная сызнова. Дело ладилось.

Залы двадцатого века на третьем этаже были Земляку, как и в детстве, не так интересны. Слишком много скучной полиграфии: листовки, прокламации, старые газеты. Был отдел с вывеской поверху: «Наши знаменитые земляки». Среди государственных деятелей, артистов, художников и писателей, прославивших Сарынск, красовался портрет Земляка, он прошел мимо, усмехнувшись и показывая, что относится к этому иронически.

Завершал экспозицию отдел о современном Сарынске, гордостью которого являлся макет города, над которым кропотливо трудилась группа работников два с лишним года, зато видны были и каждая улочка, и каждый дом.

Земляк рассматривал с интересом.

– Надо же, – сказал он. – Красота какая. Прямо как с высоты птичьего полета. Не узнаю, где тут что, кто расскажет?

Окружающие чиновники были не дураки, они понимали, что самовольно на этот призыв никто не должен откликаться, даже сам губернатор. Вот он, момент сватовства, вот сейчас будет сделан намек, кому лететь к звездам.

Они молчали.

– Давай ты, что ли, Максим Витальевич, – предложил Земляк, то есть в данный момент Сват.

Максим подошел к огромному столу с макетом, взял указку.

Но тут решительным жестом указку у него перехватил брат, Павел Витальевич.

У всех мгновенно появилось предчувствие скандала. Кто-то из задних благоразумно вышел на цыпочках, чтобы при сем не присутствовать.

Проморгал Максим, не устерег Павла. Узнав о приезде Виктора Викторовича и понимая, что Павлу не присутствовать на встрече нельзя ни под каким предлогом (включая трагическую гибель невесты), Максим прислал в помощь Сторожеву еще двух специалистов-наркологов, приехал сам, выслушал от брата много неприятного, отвечая одним и тем же:

– Павел, надо прийти в себя! Сам понимаешь, что надо! Для дела, для семьи, для города, в конце концов!

И добился своего: через день Павел бросил питье, еще два дня лежал пластом, и вот сегодня восстал и появился – бледный, осунувшийся, но это-то как раз можно объяснить Земляку, если спросит, – горе у человека.

Павел Витальевич взял указку, что, конечно, вызвало легкое удивление в глазах Земляка, но он тут же кивком головы выразил согласие: ну что ж, Павел Витальевич, так Павел Витальевич.

И Костяков-старший начал: