Большая книга психики и бессознательного. Толкование сновидений. По ту сторону принципа удовольствия

Однако мы все еще ощущаем, что нашему ходу мыслей сильно мешает то, что именно для сексуального влечения мы не можем доказать той характерной особенности навязчивого повторения, которая в самом начале подтолкнула нас к поиску влечений к смерти. Хотя область процессов эмбрионального развития чрезвычайно богата такими проявлениями повторения; обе зародышевые клетки, служащие для полового размножения, и история их жизни сами являются лишь повторениями начала органической жизни; но главное в процессах, вызванных сексуальным влечением, – это все же слияние двух клеточных тел. Только благодаря ему у высших живых существ обеспечивается бессмертие живой субстанции.

Иными словами, мы должны объяснить возникновение полового размножения и происхождение сексуальных влечений в целом – задача, которой посторонний человек, наверное, испугается и которую до сих пор еще не удалось решить даже специалистам в этой области. Поэтому из всех противоречащих друг другу сведений и мнений в самом сжатом виде выделим то, что согласуется с нашим ходом мыслей.

Одна из этих точек зрения лишает проблему размножения ее таинственной прелести, изображая размножение как частное проявление роста (размножение посредством деления, пускания ростков, почкования). В соответствии с трезвым дарвиновским подходом возникновение размножения при помощи дифференцированных в половом отношении зародышевых клеток можно было бы представить так, что преимущество амфимиксиса, когда-то проявившееся при случайной копуляции двух простейших, закрепилось в последующем развитии и стало использоваться в дальнейшем[406]. Таким образом, «пол» возник не очень давно, и чрезвычайно сильные влечения, которые приводят к совокуплению, повторяют при этом то, что когда-то произошло случайно и с тех пор закрепилось как полезное свойство.

Здесь, как и в проблеме смерти, возникает вопрос, не следует ли признать за простейшими только то, что они показывают, и можно ли допустить, что те процессы и силы, которые становятся очевидными только у высших живых существ, также сначала возникли у них. Упомянутое понимание сексуальности мало чем способно помочь нашим намерениям. На него можно возразить, что оно предполагает существование влечений к жизни, действующих уже в простейших живых существах, ибо в противном случае копуляция, противоборствующая естественному течению жизни и затрудняющая задачу отмирания, не закрепилась бы и не усовершенствовалась, а избегалась. Следовательно, если мы не хотим отказаться от гипотезы о влечениях к смерти, то к ним с самого начала нужно присоединить влечения к жизни. Но надо признать, что мы здесь имеем дело с уравнением с двумя неизвестными. Все, что мы обычно находим в науке о происхождении сексуальности, столь незначительно, что эту проблему можно сравнить с темнотой, в которую не проник даже луч гипотезы. Правда, в совсем другой области мы встречаем такую гипотезу; однако она настолько фантастична – разумеется, это скорее миф, нежели научное объяснение, – что я не отважился бы здесь ее привести, не отвечай она именно тому условию, к выполнению которого мы стремимся. В ней влечение выводится как раз из потребности в восстановлении прежнего состояния.

Разумеется, я имею в виду теорию, которую Платон развивает в «Пире» устами Аристофана и которая объясняет не только происхождение полового влечения, но и его важнейшие вариации в отношении объекта.

«Когда-то наше тело было не таким, как теперь, а совсем другим. Прежде всего, люди были трех полов, а не двух, как ныне, – мужского и женского, ибо существовал еще третий пол, который соединял в себе признаки обоих». Все у этих людей было двойным; то есть у них было четыре руки и четыре ноги, два лица, срамных частей тоже было две и т. д. А затем Зевс решил разделить каждого человека на две половины, «как разрезают айву перед варкой варенья… И вот когда целое существо было таким образом рассечено пополам, каждая половина с вожделением устремлялась к другой своей половине, они обнимались, сплетались в страстном желании срастись…»[407]

Должны ли мы, следуя указанию поэта-философа, отважиться сделать предположение, что живая субстанция оказалась при оживлении раздробленной на мелкие части, которые с тех пор посредством сексуальных влечений стремятся к воссоединению? Что эти влечения, в которых находит свое продолжение химическое сродство неживой материи, постепенно через царство простейших преодолевают трудности, которые создает этому стремлению внешний мир, полный опасных для жизни раздражителей, вынуждая к образованию защитного коркового слоя? Что эти раздробленные частицы живой субстанции в результате становятся многоклеточными и в конечном счете передают зародышевым клеткам влечение к воссоединению, достигшее самой высокой концентрации? Я думаю, что здесь самое время прерваться.