Большая книга рождественских рассказов

В этот вечер Кезия не закрыла ставней, а, напротив, зажегши свечи, поставила их на каждом окне, всё ещё надеясь, что свет их наведёт скорее священника на настоящую дорогу, если он ещё жив, но заблудился и отыскивает дорогу к своему дому.

«Господи, спаси, помилуй и сохрани всякую живую душу», – мысленно молилась она, качая на руках девочек-малюток и в то же время думая о кораблях на море, о путешественниках, которые теперь переходят через болото по разным направлениям, о застигнутых метелью стадах овец и о поезде, завязшем в снегу.

Рэй сидел перед камином, обхватив ручонками свои голые колени, так как он был уже совсем раздет, и смотрел на огонь, широко раскрыв глаза и рот.

– Няня, не укладывай меня в постель, – сказал он, – пожалуйста, прошу тебя!

Кезия согласилась на его просьбу и, уложив других детей спать, позволила ему остаться сидеть с ней у огня.

– Отчего ты не хочешь ложиться спать, мой милый? – спросила она его, когда часы с кукушкой пробили девять.

Рэй вздрогнул.

– Оттого, что когда я лег спать вчера вечером, то я видел во сне папу, что он лежит мёртвый в снегу, а Божьи птички закрывают его листьями. Вот мне и кажется, что я опять увижу такой же сон.

– Ах ты, бедняжка!

Он положил свою голову к ней на плечо, и они продолжали сидеть таким образом перед огнём камина.

Часы с кукушкой пробили десять.

Вдруг на дворе послышались голоса и скрип шагов по снегу, залаяли собаки и в окнах снаружи мелькнул огонь зажжённых факелов. Рэй и его няня в одну минуту вскочили и, бросившись к двери, поспешно отворили её. Тут они увидали нескольких человек, несущих кого-то на носилках, и в эту самую минуту тот, который шёл впереди, закричал:

– Маленький барин, гляди-ка сюда! Мы несём тебе твоего отца. Младенец Христос помог нам найти его в канун своего праздника… Нет, нет, не бойся! Он жив!

Рэй, как сидел, босой выскочил на снег.

В продолжение нескольких минут происходила страшная суматоха; потом крестьяне бережно положили носилки на пол перед топившейся печкой, сняли плащ, который был наброшен на них, и глазам Рэя предстала неподвижно лежавшая фигура его отца. Его глаза были закрыты, но помертвевшие бледные губы шептали чуть слышно:

– Не бойся, сынок… я ещё жив!

Рэй зарыдал и бросился целовать своего отца так, как никогда не осмелился бы поцеловать его прежде.

Отправившись из Тамслейга в обратный путь домой, священник благополучно прошёл полпути через болото, несмотря на порывистый ветер и снежную метель. Но с наступлением темноты он потерял дорогу и, сбившись с неё, продолжал идти, сам не зная куда. Снег залеплял ему глаза, ноги едва передвигались, и, набредя случайно на какое-то углубление в скале, вокруг которой росли деревья, он приютился тут, закутался в свой плащ и стал пережидать метель в надежде, что скоро рассветёт. Но ветер, как бы рассвирепевший ещё более, вырвал с корнем соседние деревья, которые повалились с ужасным треском, увлекая в своём падении обломки скалы и совершенно загородив собой отверстие того углубления, где нашёл себе временное убежище измучившийся путник. В этом-то самом месте провёл он канун Рождества и половину праздничного дня, полузамёрзший, голодный, с отчаянием в душе, между тем как его прихожане отыскивали его по всем направлениям, а маленький Рэй просил Бога «не сердиться на папу». Его страшно клонило ко сну, но он всячески старался превозмочь себя, зная, какой роковой исход будет иметь этот сон; тем не менее он считал себя окончательно погибшим, заваленным безвыходно обрушившимися камнями и вырванными с корнем деревьями, из-за которых голос его никем не мог быть услышан в этой безлюдной пустыне.

Смерть была перед ним лицом к лицу, и её грозный призрак заставил его пожалеть о многом и в ещё большей степени во многом раскаяться. Он с грустью и с укором совести думал о своих бедных детишках и вспомнил, как безжалостно упрекал своего старшего сынишку в его сострадании к птицам за крохи хлеба, которым он сам был бы так рад в настоящую минуту и за которые поблагодарил бы Бога как за великую Его к себе милость! А когда до его слуха донёсся звук шагов человека и лай его собственной собаки, той самой собаки, которую он часто привязывал на цепь и даже бил; когда потом шаги эти всё приближались и люди наконец подали ему шест, за который он ухватился; когда его вытащили наружу и он опять увидал ясный, усеянный звёздами небесный свод, то силы совершенно оставили его и он упал без чувств. Он находился под снегом в продолжение целых тридцати часов.

Теперь же, лежа перед топившейся печкой в своём собственном доме, чувствуя в своём теле возвращающуюся благотворную теплоту и любуясь отблесками огня на золотистых волосах Рэя, он протянул к нему свои ослабевшие руки и горячо обнял своё дитя.

– Сынок мой дорогой! Я был жесток по отношению к тебе… Прости меня!.. Теперь, когда Богу было угодно пощадить мою жизнь, я постараюсь сделать счастливой и твою, и жизнь твоих братьев и сестёр!

– А что же ты ничего не сказал о птичках, папа? – робко произнёс Рэй.

Отец его невольно улыбнулся.