Большая книга рождественских рассказов

Это было накануне Рождества. День был морозный; дул холодный восточный ветер, небо застилалось тяжёлыми тёмными тучами; человеческие лица казались длинными и мрачными, потому что им приходилось пробыть под влиянием такой погоды долее обыкновенного, чтоб сделать закупки для наступавшего праздника.

Утром этого дня Дженкинс, уходя из дому, дал жене несколько денег на покупку провизии для праздничного обеда.

– Для меня, душа моя, купи, пожалуйста, индюшку и сосисок. Быть может, это слабость, но, признаюсь откровенно, я люблю сосиски. Покойная матушка была неравнодушна к ним. Подобные вкусы передаются по наследству. Что касается до пирожного, до плюмпудинга или сладких пирожков, это я предоставляю на твоё усмотрение; об одном только прошу тебя: не стесняйся в деньгах, ведь Рождество бывает только раз в году.

И, спустившись с лестницы, у самых дверей квартиры Годгсона, Дженкинс снова закричал:

– Не забудь же сосисок, душа моя! («Какое хвастовство!» – заметил мистер Годгсон.)

– Я бы желал, Мэри, чтоб завтра за обедом было что-нибудь сверх обыкновенного, – говорил Годгсон, составляя с женой планы относительно следующего дня. – Но я думаю ограничиться ростбифом. Ведь у нас семейство, душа моя.

– Что за семейство, Джем? Кроме ростбифа, я ничего больше не хочу. Когда ещё я не была в услужении, мы с матушкой всегда считали ростбиф за отличное блюдо.

– Уж ты так и сделай…. ростбиф и плюмпудинг! И затем до свидания. Береги маленького Тома. Мне показалось, как будто он немножко охрип сегодня.

Сказав это, он отправился к своим занятиям.

Прошло уже много времени с тех пор, как мистрисс Дженкинс и мистрисс Годгсон не говорили одна с другой, хотя каждая из них превосходно знала, что делала и думала другая. Мистрисс Дженкинс знала, что Мэри ненавидела за то, что не имела настоящего кружевного чепчика, какой имела мистрисс Годгсон; а та – что была некогда служанкой, кем никогда не бывала мистрисс Дженкинс. Небольшие ограничения, к которым мистрисс Годгсон принуждена была прибегать, чтоб свести, как говорится, концы с концами, Мэри переносила бы весьма терпеливо, если б не боялась, что подобного рода экономия известна мистрисс Дженкинс. Но отместка была у неё под рукой. У ней был ребёнок, а у мистрисс Дженкинс – ни одного. За счастье иметь ребёнка, даже такого крошку, как маленький Том, мистрисс Дженкинс согласилась бы носить самые простые чепчики, сама бы чистила медную посуду и трудилась бы денно и нощно. Великая, невыразимая неудача в жизни отравляла её спокойствие, остановила в ней развитие душевных сил, сделала её болезненной и самолюбивой.

– Опять этот кот, чтоб его…. Опять стащил, опять обгрыз всю баранину, так что и в руки взять нечего…. И в то время, когда к обеду Джема нет больше ничего. Ну уж я же задам ему! Теперь он у меня в руках! Попался! Я ему задам!

Сказав это, Мэри Годгсон схватила праздничную трость мужа, и, несмотря на визг и царапанье кота, надавала ему таких колотушек, которые, по её мнению, должны были излечить его навсегда от воровских наклонностей. Но вдруг она оглянулась назад и увидела, что в дверях стояла мистрисс Дженкинс с лицом, выражавшим злобное бешенство.

– Как вам не стыдно, сударыня, нападать на бедное бессловесное животное, которое только и смыслит, чтоб стянуть лакомый кусочек, когда увидит его? Вы бы постыдились хоть себя! Животное это ведь только следует природе, которой одарил его Бог! Как вам не стыдно?! И я, право, удивляюсь, что при вашей жадности, при вашем скряжничестве вы не запираете шкап немного плотнее. Если вы не знаете, так я вам скажу, что существуют законы и для неразумных животных. Подождите, я расскажу о вашем поступке мистеру Дженкинсу: он напомнит вам этот закон…. Бедняжечка Томми! Тебя прибили…. Тебя изувечили! Бедный, бедный Томми! И неужели за то, что он съел несколько негодных объедков, которые следовало бы бросить нищему, неужели за это следовало переломить ему ногу? – заключила мистрисс Дженкинс, бросив презрительный взгляд на объедки баранины.