Большая Книга. Том 1. Имперский сирота

– А меня зацепило, прикинь? Первый раз зацепило так четко. Классно, вообще прикольно. Те два раза тоже не цепляло, а сейчас – вжжжжжууу, – и Тимофеев расплылся в улыбке, обнажив белые зубы. Ясу было завидно, и почему-то одновременно противно смотреть на него.

– Что чувствуешь?

– Прям кайф, не знал, что так хорошо будет. И еще расслабон по всему телу. И еще как будто череп срезали и в мозги луна и звезды светят, – чуть заплетающимся языком ответил Игореха. – Прикинь, луна светит прямо в мозги, – снова повторил он и тихо засмеялся своим новым, придурковатым смехом.

На другой стороне от плаца в этот момент скрипнула дверь офицерского барака, и на пороге возник их военрук капитан Шалимов в галифе и майке-алкоголичке без рукавов. Лампочка над дверью хорошо освещала аварско-армейское, уже немного изможденное постоянными думами за граненым стаканом об ОМП* лицо военрука.

– Валим в барак, пока не Шалимов не выкупил, – прошептал Яс, и оба одновременно и почти беззвучно исчезли в плотной темноте кустов карагача, росшего по периметру плаца.

Ясу, конечно, было обидно, что его так и не раскумарило. Что себя самого обманывать? Ну, да ладно. Не последний раз ведь. А может, и последний – может у него к ней как это называют? – иммунитет. Когда зашли в барак, Тимофеев запнулся о тумбочку, упал в проходе и опять скорчился в дебильной, но, правда, надо отдать ему должное, почти беззвучной смеховой истерике. Хоть не разбудил тех, кто уже спал. А когда лег, еще долго шепотом бубнил Ясу – их кровати стояли рядом – как ему классно, и какие яркие мультики он видит, когда закрывает глаза.

– Все, Игореха, спокойной ночи, – прошептал со злостью Яс. Хоть сто раз скажи «халва» во рту слаще не станет, вспомнилось ему выражение из сказок про Ходжу Насреддина. Интересно, однако, почему анаша не дает моментального эффекта? Вино вот сразу действует, – он до сих пор помнил ту первую новогоднюю бутылку шампанского, выпитую с Миркой. А трава – только со второго или даже с третьего даже раза. Но додумать эту мысль не получилось. Глаза Яса надежно запечатало другим наркотиком, самым безопасным и сладким в мире – сном. А утром на завтрак у них был Шалимов.

– Повторяю, сынки-э, – выкатив глаза и топорща свои жесткие, как ершик для мытья посуды, аварские усы, военрук впечатывал слова в неподвижный жаркий полдень. – Устав учит уничтожать врага огнем, штыком и прикладом. А я вам говорю: еще и зу-ба-ми. Последнее слово Шалимов произнес, до предела раздвинув губы, чтобы молодым защитникам было лучше видно, как его крепкие, пожелтевшие от никотина клыки и коренные будут уничтожать в случае чего врага. Выглядело хоть и смешно, но правдоподобно. Вообще говоря, им с военруком повезло, мужик он был не вредный и грозно скалил зубы только гипотетическому противнику. А почем зря по плацу юных армейцев не гонял, к отклонению в пару-тройку градусов от прямого угла в заправленной кровати не придирался и на частых марш-бросках тоже не зверствовал.

Так что «Юнармеец» Ясу нравился все больше день от дня, если не принимать в расчет туалеты. Очко в них постоянно было изгажено чужим, жидким и почему-то безумно вонючим калом, а концентрация мух была такая, что неизбежно какая-нибудь из них даже во время малой нужды обязательно садилась на открытый участок тела. С воображением у Яса было все в порядке, и он моментально представлял, как за секунду до этого та же самая муха ползала по причудливо изогнутым поверхностям смердящей окаменелой говнолавы где-нибудь в районе дырки. Даже торопливо оборванная мысль об этом вызывала у сына дерматолога, привыкшего к хирургической чистоте унитаза, рвотный рефлекс. Впрочем, по-большому туда он так ни разу и не сходил. Все свои нужды, большие и малые, Яс с первого же дня наловчился справлять в дальнем углу лагеря у забора, заросшего крапивой, и оттого свободного от посягательств других чересчур брезгливых для армии юнармейцев. В самый первый раз Яс обмотал обе ладони двумя тряпками и выдрал в крапиве только ему известную секретную полянку. Сидеть у забора, держась пальцами одной руки за сетку Рабица, а другой – подтираться было приемлемо. К тому же большую нужду Яс, ставший в этом смысле заправским йогом, справлял не чаще одного раза в два, а то и три дня, не испытывая при этом ни малейшего физиологического дискомфорта. Наоборот, ему, воспитанному на дальних переездах в поездах по фехтовальным соревнованиям, подобный график был привычен. А армейские щи, тушеную капусту, перловку, вареный горох и хлеб организм усваивал с минимальным количеством отходов, и поэтому набеги на крапивную поляну не обременяли особо его, становившуюся в лагере почему-то все более поэтической, а не военной, душу.