Большая Книга. Том 1. Имперский сирота

На другой, романтической пластинке Анна Герман пела про единожды цветущие в жизни людей сады. Пела под аккомпанемент эстрадного оркестра, и профессиональная симфоническая полифония заполняла уши казахстанского дошкольника на Винорадова 178 не хуже, чем в зале московской консерватории. Драмы песни Яс, конечно, в то время еще не ощущал. «Другую встретил ты» из уст Герман звучало так по-доброму, с такой любовью, что, ничего, кроме чистосердечной радости за «него» и «другую» он тогда не чувствовал. И черешню скороспелую, да можно даже и зеленую, в те годы он тоже очень уважал. Здорово, что все у них там так полюбовно сложилось – что еще сказать? Правда, одно событие, которое случится буквально через пару месяцев, научит его глубже разбираться в смысловых оттенках этой песни, о чем тогда Яс тоже не подозревал. Как и о том, что тогда в его душу входила концепция бескорыстной жертвенной любви.

И, наконец, Пугачева. «Волшебник-недоучка». Какой там транссерфинг реальности Зеланда? Какая аффирмация? – эти слова войдут в обиход людей только спустя четверть века. А тогда неудачливый маг Пугачевой учил магии так, что «Алхимик» господина Коэльо с позором сбегал обратно в мир непроявленной литературы еще на один червонец лет.

Яс не отдавал отчета тогда, почему он заслушал именно эти пластинки до дыр. Хотя в его стране Бога не было уже больше полувека, но его личным духовным развитием в СССР занимались очень вдумчиво и серьезно. Персонально к нему были прикреплены в то лето перед школой целых три педагога: Шварц, Пугачева и Герман. Ну и коллеги по цеху вышеперечисленных товарищей, разумеется. Целый коллектив профессионалов.

Яс иногда до обеда все еще выжигал массово муравьев во дворе напалмом из горящей пластмассовой трубки. Но после обеда, когда слушал Анну Герман и Людмилу Гурченко, все чаще жалел о полчищах погубленных им членистоногих жизней. И однажды вечером за ужином, когда в очередной раз розово-оранжевый цвет закатных гор влетел в его расширившиеся зрачки, дал себе слово. Больше он не убьет ни одного из них.

Кстати, о песнях. Именно в то лето для советского народа намного больше значили песни совсем другого жанра, о котором Яс пока не знал. Именно в то лето не верящая слезам Москва (одноименный фильм только-только вышел на экраны) еще как плакала – Владимира Высоцкого похоронили уже больше месяца назад, а поток людей на Ваганьковское кладбище все не ослабевал. Но в далекой Алма-Ате об этом неофициальном всенародном трауре ничего не было известно, телевидение в преддверии олимпиады решило не показывать траур по самому народному из всех певцов Союза.

В тот же год, кстати, не станет и самого любимого Ясом, но Ясом взрослым, а не детским – Джона Леннона. Его убьют в Нью-Йорке три с половиной месяца спустя. В один год сразу два символа для двух земных полушарий ушли с планеты. Но тогда о Высоцком и о Ленноне Яс никакого представления не имел. Он просто доживал последние свои летние райские дошкольные денечки, радовался и ждал сентября, до которого оставались считанные дни. Когда в синей форме и с модным ранцем за плечами, уже стоящим на самом видном месте на столе в его комнате, он наконец, пойдет в школу.

Первая кровь

На линейке в первом классе было шумно, и как-то потно-радостно. Мальчики все были подстрижены «под горшок», хотя в СССР в то время был уже некоторый либерализм в детских стрижках. Видимо, родители в этот важный день решили, что излишняя вычурность в прическе их чада будет не совсем к месту. По одежке, как ни крути, встречают. Так что все мальчики в результате вышли как на подбор – по параллельности их челок земной поверхности можно было бы сверять строительный уровень. Ясу, впрочем, было не привыкать: его мама стригла под горшок всегда, и не потому, что пыталась воспитать в нем спартанца и стоика, а просто совершенно искренне считая, что для мальчика дошкольного возраста все эти «прически» – от лукавого.

Яс за это лето сильно вытянулся и теперь был одним из самых высоких в классе, поэтому на первой школьной групповой фотографии его поставили в последний ряд, на скамейку, да еще почти в самый угол. Яс посмотрел на шеренги одинаковых затылков перед ним, которые будут сопровождать его – страшно представить – десять лет. Полторы его жизни, получается, подсчитал он. Перед школой бабушка дала ему на всякий случай азы умножения и деления к требуемым сложению и вычитанию.

Недалеко от Яса находился огненно-рыжий затылок мальчика, рядом с которым он стоял на линейке, с легко запоминающейся фамилией Перевертун. Яс подумал, что, наверное, это он будет его лучшим школьным другом, и надо бы встать с ним в пару. Но у их учительницы, Нины Васильевны, были на этот счет свои планы, и по окончании фотосъемки их стали расставлять по принципу «мальчик-девочка». Перевертуна забрили в пару к девочке первого. Но в их первом «А» мальчиков было двадцать, а девочек – всего четырнадцать и поэтому Яса поставили в пару не с девочкой, а с другим мальчиком.