Большая книга ужасов — 72

Но тут же Серега вспомнил, как мадам Жужу на одном уроке рассказывала про «ложных друзей переводчика». Так называются иностранные слова, которые совпадают с русскими по произношению, но имеют совсем другое значение.

Например, пижон у нас — это франт, зацикленный на своей внешности. А во Франции pigeon — голубь. Компас у нас — такая штука, которая показывает север и помогает ориентироваться на местности. А во Франции compas — циркуль. Таких слов довольно много. Ну а famille у французов значит семья, а у нас фамилия — общее название для всего семейства. Имя для фамилии, значит!

— Сапожниковы мы, — солидно сообщил Серега.

Монах нахмурился:

— Сапожниковы? Не то… А еще какие прозванья в роду встречались?

— Мамина девичья фамилия Захаркина. Дедушка, ее папа, рассказывал, что у них в роду из поколения в поколение рождались только сыновья, поэтому фамилия так долго существовала, а потом родилась мама, и ей пришлось сменить фамилию, когда она за моего папу замуж вышла. Поэтому я Сапожников, а не Захаркин.

— Захаркин! — хихикнула Малинка. — Хорошая фамилия! Только смешная.

— Конечно, смешная, — согласился монах. — Только не Захаркины были твои предки! Не Захаркины, а Знахаркины!

— Знахаркины… — повторил Серега как зачарованный, и внезапно ему вспомнился один разговор взрослых, который он слушал вполуха, ничего не понимая и почти засыпая.

Дед, мамин отец, рассказывал, будто после революции у их семьи были серьезные неприятности, потому что в их роду были знахари, а за такое непролетарское происхождение в те времена могли и к стенке поставить…

И только теперь до Сереги дошло, что это значило. Его предкам пришлось фамилию сменить! Убрали в ней одну букву — и спаслись от неприятностей, а может, и от смерти.

— Погодите, — сказала Малинка задумчиво. — Вроде бы монахам жениться не разрешается. Как же у вас могли оказаться потомки?

— Я ж не родился в рясе да клобуке[10] — меня иезуит силком постриг, — повторил монах. — А до той поры была у меня любимая… Мать ее знахарством промышляла, на всю округу славилась, Марьюшку мою так и записали в бумаги, когда чиновники приехали перепись проводить: Марья Знахаркина. Коли я женился бы на Марьюшке, она стала бы Савельева. Так и дети, и внуки наши звались бы. Но я не успел на ней жениться: заковал меня настоятель в цепи! Родился у Марьюшки сын без отца — и его стали кликать Знахаркиным. А мне заповедал злобный колдун-иезуит стоять ни живым, ни мертвым, покуда не явится наследок неумытый, чадо мое от седьмого колена, и в ночь купальскую не…

Тут монах осекся, помолчал, вздохнул и обыденным голосом сообщил:

— Пришли мы. Прощаться будем.

Они стояли перед маленькой, низенькой дверкой. Монах протянул руку — и дверка начала медленно приотворяться.

В жизни Серега не слышал такого громкого скрипа, какой издавали петли этой двери! И открылась она всего на чуточку. Наверное, отвыкла это делать за те несколько лет, а может, десятилетий, а то и столетий, пока была накрепко заперта!

Вдруг Малинка вскрикнула и согнулась, держась за ногу.

Чуть приподняла штанину шаровар и стала озабоченно осматривать левую щиколотку.

На ней была небольшая ссадина.

— Где-то поцарапалась? — спросил Серега.

— Это меня тот поцарапал, ну, который наверху за ногу схватил, — с досадой сказала Малинка. — У него не ногти, а когти! Надеюсь, никакую инфекцию не занес, а то щиплет все сильней да сильней.

— Конечно, хорошо бы пластырем заклеить, а то носком еще больше натрешь, — сказал Серега, рассматривая тонкую загорелую щиколотку. В смысле царапину на щиколотке… — Вот интересно, тут вообще лекарства есть? Аптечка, может, какая-нибудь завалялась?

— Тут ничего нет, — мрачно сказал монах. — Никакого зелья целебного. И врачи, и хворые, и служители давно разбежались, остался только доктор Краев…

— Краев? — повторила Малинка, внезапно насторожившись.

— А что? — быстро спросил монах. — Неужто ты его знаешь?

Малинка пожала плечами и отвела глаза:

— Просто слышала где-то эту фамилию, вот и все.

Серега подумал, что монах все же странные вещи говорит: как же больные и служители разбежались, когда в верхнем коридоре народищу полно, а лифт исправно гоняет баба Нюра?!

— Может, у бабы Нюры пластырь найдется? — пробормотал он.

— Нет, милок, — вздохнул монах, — нету у нее ничего. К тому ж супротив сего перечеса никакой пластырь не поможет. Теперь вам надо из монастырского леса убраться до полуночи. Со всех ног бегите!

Он вытолкнул сквозь узкую дверную щель Малинку, а Серегу на миг придержал за плечо: