Большая книга ужасов — 74

Разум — всего лишь продукт работы мозга и центральной нервной системы. Все это — всего лишь миллионы сложнейших клеток, нейронов, их контактирования и передачи нервного импульса. Я могу передавать импульс и управлять им, но пока не могу стать самими клетками. Я думаю, это всего лишь вопрос времени и информации. Увы, сведений в школьных учебниках пока недостаточно, однако я думаю, что…

Не в силах больше слушать этот нечеловеческий голос, парень попытался закрыть руками уши. Эффекта не последовало — похоже, скрипучее бульканье звучало прямо у него в голове. Но хуже парализующего страха оказалось то, что с каждым словом в голове Романа нарастала волна боли, будто тонкое сверло ввинчивалось в мозг.

— Хватит! Хватит! — Его безотчетный вопль сбил ритм словесного потока Греховой. Она не замолчала, но речь перешла в невнятное бормотание, а тело начало мелко подергиваться. Перед глазами старшеклассника тут же всплыла картина: ноги женщины в сиреневом плаще мелко отплясывают в полуметре от земли, будто конечности повешенного. На миг зажмурившись, чтобы прогнать жуткое видение, Волкогонов бросился к столу учительницы химии, заметив на нем фоторамку. В эту секунду он молил только об одном: чтобы эта фотография была изображением кого-то близкого для Ларисы Николаевны, а не коллективным портретом коллег на первое сентября.

Судьба оказалась благосклонна, и из-под стекла на Романа смотрела сама Грехова, какой-то немолодой мужчина и девочка лет семи с большими розовыми бантами. Девочку Волкогонов сразу узнал — именно ее он нес на плече во время торжественной линейки. Боже мой! Сейчас кажется, что это было несколько столетий назад… Так давно.

Не совсем понимая, что делает, парень забрался на стол, перед которым слегка покачивалась, продолжая бубнить, его преподавательница химии, и вложил ей в руки фотографию и иридиевую плату.

— Лариса Николаевна, держите! Держите крепче! — машинально приговаривал он. Как угодно, но он просто обязан вернуть учительницу… другого выбора нет. Иначе… иначе…

Что «иначе» — Роман уже додумать не успел, почувствовав, как в его мозг врываются миллионы щупалец. Заполоняя все, выбрасывая его самого куда-то недостижимо далеко, откуда уже нет возврата. Но перед тем, как сознание парня полностью потухло, он успел заметить, что взгляд учительницы стал осмысленным.

В бесконечной пустоте мимо остатков того, что некогда было Романом Волкогоновым, дрейфовали бесформенные островки, похожие на оплавленные куски плоти. Эти островки тоже некогда были людьми. Пустота постепенно поглощала их, превращая в ничто. Перемалывала и впитывала их энергию. Миллиарды останков живых существ кружили вокруг Романа, и становилось понятно, что во Вселенной не осталось ничего. Все умерло, разрушено и съедено. И из этого «ничто» по новой вылепливаются школа, Пенза, земной шар и вся вселенная. Только это всего лишь имитация, пластилиновая копия, только создающая видимость…

И тут, хватая ртом воздух от едкого запаха, Роман пришел в себя. Оглядевшись по сторонам, он понял, что сидит в школьном дворе, прислонившись спиной к зданию школы, а перед ним склонилась Лариса Николаевна Грехова. В руках у нее был пузырек с ужасно воняющим нашатырным спиртом. И впервые в жизни парень порадовался этому едкому, отвратительному аромату — ведь именно он прекратил кошмар, где нечто поглотило весь мир. Здание школы и фигура Юли, вылепленные из отвратительной серой субстанции, похожей на пластилин, до сих пор стояли перед глазами парня, наполняя душу леденящим ужасом и отвращением.

— Ты в порядке, Роман? — услышал он голос учительницы. Она смотрела на него со странным выражением, которого парень никогда раньше у нее не видел: смесь страха, вины и благодарности.

— Что происходит? — только и смог выдавить из себя парень. Голос не слушался, в горле пересохло, но сейчас он бы отдал все на свете, чтобы получить наконец ответ на этот вопрос.

Лариса Николаевна тяжело вздохнула и, не стесняясь, села рядом с ним на асфальт.

— Я не знаю наверняка… Но ответственность за происходящее, наверное, целиком на мне.

И по щекам учительницы химии потекли слезы. Прерывающийся голос звучал тихо и не всегда внятно, но Волкогонов вслушивался в каждое слово, будто от этого зависела его жизнь. Впрочем, так оно и было.