Большая книга ужасов – 91

Я выбрался из-под пледа, встал с кресла, подошел к книжным полкам, опустился на корточки и уставился на книги, стоящие в самом низу, запыленные и заплесневелые до того, что даже названия трудно прочитать. Одно кое-как разобрал: «Аллелопатия как фактор экологической среды».

Ну я вам скажу! Думал, что бабулин «Синдром диссеминированного внутрисосудистого свертывания крови в акушерской практике» – предел мудрености, но аллелопатия, пожалуй, похлеще! А отец это понимал, читал это…

Уважаю!

Я дал себе слово непременно заглянуть в его книжки, но только потом, когда прочитаю письмо Агнии Алексеевны.

Сдвинул замшелые тома – и в самом деле обнаружил несколько листков, исписанных мелким, но необычайно аккуратным почерком. Говорят, почерк врачей почти невозможно разобрать, они, мол, нарочно так пишут, чтобы пациенты не смогли прочесть их диагнозы и рекомендации. Его так и называют – врачебный почерк. Но почерк нашей прабабушки был бы понятен даже первачку, едва научившемуся читать!

Я достал листки, поставил книги на место и развернул прабабушкино письмо.

Дорогой Сашенька, дорогой мой правнук!

* * *

Когда первый приступ смертельного изумления прошел и я с помощью дрожащих пальцев вернул на место вылезшие на лоб глаза, то назвал себя круглым, квадратным, треугольным, ромбовидным, пятиугольным и трапециевидным дураком. Чего-то в этом роде, наверное, следовало ожидать. Ведь я знал, что в прабабкин дом не сможет попасть никакая нечисть. Может, потому, что она сама ведьмой была? И если даже Древолазу путь закрыт, то такой мелочи пузатой, как эта поганая деревяшка, тем более сюда не пробраться. Нечисти нет ходу дальше двора! Леха Лесников никак не мог попасть в дом прабабки и прочесть ее спрятанное письмо! И если она в самом деле написала его шестнадцать лет назад, заранее знала, что все случится именно так, как случилось, и что сюда приду именно я!

Александр Лесников.

Санька, а не Леха.

Тот, кого она оставила в живых…

Или этим распорядилась все-таки не она?

Ну ладно, хватит время тянуть. Надо начинать читать!

И я начал.

Дорогой Сашенька, дорогой мой правнук! Еще шестнадцать лет назад я знала, что ты окажешься здесь и прочтешь это письмо. Только ты сможешь разрушить страшный мир Древа зла.

Твоей маме я сказала, что Древолаз дал мне кое-какие обещания, но не сказала, какие именно и что заплатить ему я должна была вечными мучениями и твоим подвигом. Иначе она ни за что не отправила бы тебя сюда: она будет уверена, что ты опустишь письмо в ящик и вернешься. А Древолаз не сомневается, что заманит тебя в ловушку и ты останешься здесь навсегда. Однако я уверена, что смогу указать тебе путь к спасению – твоему и всех тех, кто мучается здесь в плену у Древа зла.

Но сначала ты должен прочесть мое письмо. Хотя я постараюсь быть краткой, насколько это возможно, все равно придется рассказать об очень многом.

Начало этой истории уходит корнями в 1943 год. Тогда в трех километрах от Ведемы находился лагерь военнопленных гитлеровцев. Они разрабатывали глиняный карьер. Работы велись поблизости от старого кладбища, что лежит между Ельней и Ведемой.

Мой отец, Алексей Васильевич Ясенев, до войны преподавал в здешней школе немецкий язык. На фронте он был артиллеристом, но после тяжелого ранения вернулся домой с наградой и поступил служить переводчиком в канцелярию лагеря.

Он никогда не говорил о наших далеких предках, среди которых была самая настоящая ведьма, но в деревне об этом украдкой болтали. Я никаких-таких слухов знать не хотела.

Никогда не забуду тот страшный день 43-го года. У нас в школе только окончились уроки, когда со стороны карьера раздалась беспорядочная пальба, а потом глухой звук взрыва. Похоже было, что-то тяжело ухнуло в глубину земли.

Сельчане, конечно, кинулись к карьеру через лес, ближней дорогой. Мы, школьники, тоже. Однако на полпути всех вдруг объял необъяснимый ужас. Казалось, что деревья вот-вот сомкнутся, рухнут на нас и раздавят! В эту минуту я увидела отца и еще двоих солдат – охранников карьера. Они брели к нам навстречу и казались безумными – искаженные лица, нелепые жесты, бессвязные и мучительные вопли. Я с трудом узнала отца – только по его старой военной форме. Мы бросились поддержать их, помочь им, однако напрасно. Сначала упал замертво один из охранников, потом второй. Мой отец продержался дольше остальных. Его удалось довести до медпункта… Врач делал ему какие-то уколы, и все это время отец пытался рассказать, что произошло. Его слова были похожи на бред безумца… Наконец отец не выдержал ужаса тех картин, которые стояли перед его глазами: сердце разорвалось. Но перед смертью он вроде бы окликнул меня: «Агния!», потом пробормотал: «Салюс…» Тогда я ничего не поняла, потом и вовсе забыла эти слова. Должно было пройти больше шестидесяти лет, прежде чем я их вспомнила и сообразила, что они значили.

Я поднял голову, нахмурился. Салюс? Было что-то знакомое в этом слове. Казалось, я уже слышал его раньше… а может, и нет.