Большая охота на акул

Я сам едва удержался от поездки туда, но, договорившись с Ноланом и еще шестью людьми на стратегических позициях в разных частях города, что они позвонят мне, как только начнет происходить что-нибудь интересное, решил, что лучше всего будет оттащить оба телевизора и радио на столик у бассейна и попросить все звонки переключать на телефон спасателя. Это оказалось наилучшим выходом: мы с Веттером создали довольно эффективный коммуникационный пост и следующие сорок восемь часов могли следить за безумием, не отходя от бассейна.

Зыбучий прилив накатывает на пляж

в Сан-Клементе… Зиглер везет известие

Боссу… Генерал Хейг и мешок

десятипенсовиков… Священник-сибарит

и полоумный раввин… Опять разговоры

о «выборе самоубийства»…

М-да… чертова история позади. Она закончилась после полудня в четверг со всей элегантностью и смыслом бутылки колы, выброшенной с площадки третьего этажа пожарной лестницы на Боуэри: разбилась о тротуар и до чертиков напугала всех кругом – от тех, кого изрезало осколками стекла, до роя «невинных зевак», которые так и не поняли, что стряслось.

И, вероятно, никогда не поймут: в произошедшем есть что-то странное, неразрешенное, болезненно незавершенное. Весь Вашингтон сегодня провонял грандиозной психологической битвой, которую никто, по сути, не выиграл. Ричард Никсон был сломан, избит кнутом и кастрирован разом, но я не испытал ни настоящего кайфа, ни воодушевления, что был в первом ряду зрителей на финальных сценах, на Панихиде, когда впервые в истории Америки президента выгнали из Белого дома и бросили в канаву вкупе с прочими подонками и уголовниками.

Оглядываясь на три последних месяца его президентства, легко понять, что Никсон был обречен с самого начала, во всяком случае, с того момента, когда Арчибальд Кокс впервые решил спровоцировать конфронтацию по вопросу «привилегий исполнительной власти», послав судебных приставов Верховного суда в Белый дом с повесткой на выдачу пленок с записями из Овального кабинета.

Разумеется, Никсон повестку проигнорировал, но даже поспешное увольнение Кокса, Ричардсона и Рукельсхауса уже не могло перечеркнуть факт ее существования. А когда Яворски в Верховном суде США оспорил право Никсона игнорировать повестку, колесо судьбы покатилось. С этого момента всем главным действующим лицам, кроме самого Никсона, стало ясно: немыслимое сделалось неизбежным, теперь лишь вопрос времени… И приблизительно тогда Никсон начал утрачивать связь с реальностью.

Уже через несколько часов после склоки Яворски с «адвокатом [Никсона] по Уотергейту» Джеймсом Сент-Клэром на особом заседании Верховного суда я с удивлением услышал от Пата Бьюкенена, что Никсон и его мастаки в Белом доме уверены, что вердикт будет 5:3 в их пользу. Даже Бьюкенен, который семьдесят девять процентов всего времени мыслит рационально, по всей очевидности, считал (менее чем за две недели до того, как суд единогласно проголосовал против Никсона), что пять из восьми судей, которые будут принимать решение, не найдут юридических возражений против ратификации полоумной идеи Никсона, что все, обсуждавшееся в официальном кабинете президента, даже явно уголовный сговор, является личной собственностью президента, если он решил записать дискуссию на личном звукозаписывающем оборудовании.

Что хотя бы некоторые судьи, лично назначенные Боссом в Верховный суд, не согласятся с радостью подписаться под концепцией президентской неприкосновенности, которая была издевкой и над конституцией США, и над Великой хартией вольностей, – личные стратеги Никсона, вероятно, такую возможность рассматривали, но отмахнулись от нее как от притянутой за уши и вообще слишком идиотской.

Правду сказать, до сих пор не верится, что кое-кто из ближайших советников президента конституционно демократической страны в год тысяча девятьсот семьдесят четвертый всерьез думал, что высшая судебная инстанция любой конституционной демократии пойдет на скандал, который, вероятно, станет самым дискредитированным прецедентом в истории англо-американской юриспруденции, замахнется на «божественное право королей», дескать, президент Соединенных Штатов или любой другой якобы демократической страны превыше и вне «закона».

Что Никсон и его персональное гестапо взаправду верили в подобное, свидетельство пустоголовости тех, кого Никсон взял с собой в бункер, когда понял, что пора посерьезнеть.

* * *

Даже когда они ревели и ругались, в их голосах слышалась параноидальная тревога, словно они уже чувствовали, как отлив хватает их за лодыжки, – в точности как Никсон, наверное, чувствовал несколькими неделями раньше, когда, закатав штаны, гулял по пляжу в Сан-Клементе, в злобном одиночестве ожидая результатов голосования в Верховном суде за или против «президентских привилегий». Волна набежала, закрутилась у его лодыжек и, схлынув, едва не утащила его в океан, когда с большой дюны перед «Ла Каза Пасифика» Зиглер крикнул:

– Господин президент! Господин президент! Мы только что получили известие! Голосовали единогласно! Все восемь!